краеведение
Жеребков Алексей Герасимович
А. Жеребков был командиром
Алексей Герасимович Жеребков родился 30 сентября 1837 года. Родом он из дворян Войска Донского, станицы Николаевской. Образование получил в Первом кадетском корпусе и по окончании курса выпущен 6 июня 1857 года в лейб-гвардии казачий Его Величества полк корнетом.
В 1862 году Алексей Герасимович произведен в чин ротмистра и утвержден командиром )скадрона его величества. С 3 февраля по 24 августа 1863 года Алексей Герасимович в составе юрвого дивизиона лейб-гвардпп казачьего полка находился в Виленском военном округе, при усмирении Польского мятежа. В это время он отличился в следующих делах: 10 марта — при истреблении полковником Алхазовым партии мятежников, вышедших из Вильно; и 12 августа — при рассеивании князем Барятинским банды мятежников у фольварка Славенты. За оказанные в делах против польских мятежников отличия Алексей Герасимович награжден орденом Святого Владимира IV степени с мечами и бантом и золотой шашкой с надписью «За храбрость».
Перейдя в Войско Донское подполковником (30 октября 1864), Алексей Герасимович в 1869 году был назначен командиром
13 мая 1877 года полковник Жеребков выступил с лейб-гвардии сводно-казачьим полком в действующую Дунайскую армию; 25 мая перешел границу Румынии в Унгенах; а 25 июня переправился с полком через Дунай. Участвуя затем в нескольких рекогносцировках и сражениях, Алексей Герасимович особенно отличился 5 июля, при занятии с боя города Ловчи. Тырново, где находилась в то время главная квартира русской армии, подверглось неприятельским покушениям с запада, из двух стратегических пунктов — Сельви и Ловчи. Главнокомандующий, получив сведения, что отряду, занимающему Сельви, угрожает серьезная опасность от наседающего на него многочисленного неприятеля, приказал снарядить небольшой отряд, составленный из второго эскадрона лейб-гвардии казачьего полка, одной сотни
В августе и сентябре 1877 года Алексей Герасимович находился при бомбардировании и штурме Плевны и участвовал в рекогносцировках Плевненских укреплений; с 12 октября по 28 ноября — в тесной блокаде Плевны и при взятии в плен армии Осман-паши. 31 декабря 1877 года, следуя с полком через Сёльви, Габрово на Казанлык, Алексей Герасимович перешел через Балканы по Шипкинскому перевалу.
В 1878 году, с 12 по 17 января — в движении от Казанлыка к Адрианополю; с 9 по 14 февраля — в форсированном марше от Адрианополя к Сан-Стефано, а оттуда, с 1 по 16 мая, в движении к Родосто, где и находился по день отъезда в отпуск в Россию (3 июля 1878 года) для поправления здоровья после перенесенного им тифа. За отличия в делах против турок Алексей Герасимович произведен 26 февраля 1878 года в генерал-майоры, сорока лет, с утверждением в должности командира полка и с назначением в свиту Его Величества.
Высочайшим приказом 26 февраля 1886 года Алексей Герасимович назначен командиром третьей бригады
Высочайшим приказом 7 марта 1891 года Алексей Герасимович был назначен окружным начальником Таганрогского округа области Войска Донского, с оставлением в свите Его Величества, а 30 августа того же года произведен в генерал-лейтенанты. В последней должности Алексей Герасимович пробыл по 25 января 1893 года и, по отчислению из нее, был удостоен адреса, поднесенного от таганрогской городской думы,- за заботы, энергию и деятельность на пользу города Таганрога и его населения, в особенности в период таких общественных бедствий, как неурожай и безработица, чумная эпизоотия и холерная эпидемия.
В 1899 году Алексей Герасимович был назначен в распоряжение командующего войсками Финляндского военного округа, а с 1904 года он состоял в распоряжении военного министра. В 1906 году Алексей Герасимович вышел в отставку с чином генерала от кавалерии.
Алексей Герасимович Жеребков имел все ордена до ордена Белого Орла включительно.
Граф Валентина Прокофьевна
Валентина Прокофьевна — экономист по образованию, библиограф по должности, краевед — по призванию.
Более пятнадцати лет она проработала библиографом Константиновской центральной библиотечной системы. Литературное краеведение стало одним из основных направлений её работы. А ведь с нашим городом связаны имена К. А. Тренёва, П. Н. Краснова, В. А. Каверина, Е. П. Савельева, А. С. Серафимовича, Н. В. Чеснокова и других.
Валентина Прокофьевна собрала уникальные материалы об этих писателях, о наследниках их творчества: работала с архивными материалами, переписывалась с потомками Тренёва и Савельева, работниками музеев, беседовала со старожилами...
До 1991 года в районе было известно лишь о пяти константиновцах — Героях Советского Союза. Валентина Прокофьевна, сотрудничая с отделом краеведения Донской публичной библиотеки и с таганрогским краеведом Л.В. Ревенко, уточнила и дополнила биографию С. Ф. Мельникова. Ею установлены биографические данные И. С. Лебедева, погибшего при освобождении хутора Ермилова.
Любимая тема краеведческих изысканий Граф — святыни нашего города, утраченные и сохранившиеся; она рассказала о часовне и Николаевском соборе, их архитекторах, об истории Покровского храма.
Школьники и студенты района в своей поисково-краеведческой работе используют краеведческие материалы, любовно собранные Валентиной Прокофьевной.
А когда в 1998 году в Константиновском педагогическом колледже было создано студенческое экскурсионно-краеведческое бюро «Истоки», для составления экскурсий на темы «По старым улицам станичным», «Покровская церковь — памятник архитектуры», «Архитектурные памятники города», «Константиновск литературный» большую помощь оказали опубликованные в «Донских огнях», в «Донском временнике» материалы Валентины Прокофьевны.
В мае 2005 года в педагогическом колледже состоялось открытие музея «Страницы истории донского края». В. П. Граф вошла в состав Совета музея, возглавила его поисковую секцию.
В 2008 году краеведы провели Первые Константиновские краеведческие чтения. На это время был накоплен и обработан материал по краеведению, который позволил их провести.
В следующем, 2009 году, Валентина Прокофьевна Граф была принята в члены Союза краеведов России.
В октябре этого же года прошли Вторые краеведческие чтения и они стали в нашем городе традиционными.
А в мае 2010 года при музее педколледжа был образован клуб «Константиновский краевед», председателем которого и стала Валентина Прокофьевна.
О чём расскажут памятники
Граф Валентина Прокофьевна, руководитель клуба «Константиновский краевед», рассказала собравшимся о состоянии дел в нашем районе.
На сегодня у нас установлены 24 памятника на воинских захоронениях, планируется установка еще одного памятника в хуторе Михайловском, т.к. в прошлом году произошло перезахоронение 163 воинов в братскую могилу.
Дорогой ценой досталась победа за каждый хутор и станицу. Сотни погибших: за Николаевскую — 340 чел, за станицу Богоявленскую — 992 воина, хутор Ермилов — 229 и т.д.
При освобождении Константиновского района погибло 3575 солдат. Все фамилии погибших солдат занесены в книгу Виктора Анатольевича Шульги «Освобождение» и опубликованы на «Константиновск.ру».
Все памятники района сфотографированы и с краткой информацией внесены в книгу «Без прошлого нет будущего», выпущенную к
В нашем районе возле каждого памятника доски, куда занесены фамилии солдат
115-й мелитопольской краснознаменной и др., погибших при освобождении хуторов и станиц Константиновского района.
Один памятник имеет отдельный интерес. Это памятник «Скорбящая мать — казачка», установленный в станице Мариинской. Скульптор — Геннадий Семенович Запечнов. Скорбящая казачка с низко опущенной головой, в руках она держит саблю, на которой стоит казачий головной убор. Перед памятником три постамента, на которых высечено 78 фамилий погибших воинов (а захоронено 105).
По левой и правой стороне от дорожки установлено 7 мраморных плит, на которых закреплены мемориальные доски. На 6 досках — 158 фамилий односельчан, погибших в ВОВ, но они не захоронены здесь. Просто как памятное место погибшим станичникам.
На седьмой доске высечена надпись: «Воинам — землякам от тружеников колхоза «Большевик». Эту работу по сбору имен вел местный краевед Валерий Николаевич Власов (1948 — 2007). Тогда еще не было «Книги памяти»; он просто ходил по дворам, записывал фамилии погибших и затем шесть человек должны были подтвердить, что знали погибшего. И тогда это имя заносилось в список.
В братской могиле воинов, погибших при освобождении города Константиновска, покоится прах 195 воинов ( на мраморной плите указано 76 фамилий). А в Великую Отечественную войну наш город потерял 800 человек. А как о них вспомнить? Уходят из жизни их вдовы и дети, уезжают внуки, а память стирается. Но если их увековечить на досках, то будет место поклонения им, нашим солдатам — землякам , не вернувшимся с войны.
В нашем районе всего шесть изданий, посвященных Великой Отечественной войне. Вышеупомянутые «Без прошлого нет будущего» и «Освобождение» Виктора Анатольевича Шульги. Есть еще две книги краеведа Шульги В.А. — «315-я гвардейская краснознаменная Мелитопольская» и «Освободители».
В 2010 году вышла книга стихов фронтовых поэтов «Стихи, рожденные в окопах». 7 авторов — поэтов—фронтовиков, которые писали стихи в перерывах между боями. Известен только один автор — Кирютенко Александр Константинович, выпускник средней школы № 1 1941 года, впоследствии работал директором школы. Это стихи бойцов
И, наконец, в этом году, вышла книга, посвященная
По улочкам, по закоулочкам (из истории станицы Константиновской)
Давайте пройдем по одной из старейших улиц города Архангельской (25 Октября). Здесь живет история города, вернее история окружной столицы.
|
|
Начнем свое путешествие от бывшего тюремного замка (судоремонтных мастерских).
Тюремный замок на 60 арестантов построен на войсковые деньги в 1861 году. Рабочие руки заключенных использовались для строительства мостовых, при возведении храмов.
На территории замка расположена самая старая церковь Преображения Господня. Не одна грешная душа арестанта каялась в ней. Здание представляет собой удлиненный прямоугольный корпус под двухскатной крышей, большие закруглённые сверху окна с тщательной отделкой выразительных наличников, такой же закругленный сверху входной проем с деревянной дверью, пилястры «под античность» — почти классицизм. Храм юридически не возвращен епархии, он ждет своего возрождения.
Пройдем дальше по улице.
Слева расположено здание поликлиники. Это управление окружного атамана, которое значилось в числе первых застроек в плане. Улица Архангельская была одной из главных, а на них по решению комитета по улучшению улиц и водохранилищ, были расставлены керосиновые фонари, на манер столичных, по 3 фонаря на каждый квартал.
Дальше всем известная мемориальная площадь (архитектор Золотов Ю.Ф.), где захоронено 183 человека. Рядом стоит дом культуры. Его называли дворец, хотя он вряд ли тянет на это звание. А раньше... Раньше здесь был величественный храм — Николаевский собор. Сейчас о храме напоминает поклонный крест, установленный 14 октября 2004 году, возле которого всегда стоят цветы.
История собора Святителя Николая Мир Ликийских Чудотворца ведет свое начало с маленькой деревянной Михайло-Архангельской церкви, строительство которой началась в 1720 году в станице Ведерниковской. Церковь переносилась с места на место 4 раза, по случаю осадки горы, подмываемой Доном.
В 1869 году деревянная Михайло-Архангельская церковь переноситься из Ведерниковской станицы в станицу Константиновскую. Здесь перестраивается и освящается в 1871 году.
В 1876 году состоялся общественный сход, который вынес решение о необходимости строительства новой каменной церкви на месте старой Михайло-Архангельской.
В 1877 году началось строительство храма. Целых 20 лет строился каменный собор: строился долго и добротно. Трое великих зодчих принимали участие в его возведении. Все они имели основательную профессиональную подготовку. Проект и смету на постройку храма выполнил архитектор А.А.Кампиони. Первые годы храм строился под его руководством. За это время была сделана кладка фундамента, началось возведение стен.
На смену Кампиони, уволенному по болезни в 1881 году, назначается К.Кюнцель. Карл Кюнцель руководил строительством собора 8 лет. Основная часть работ выпала именно на долю этого архитектора. При нем были выложены из кирпича стены, возведена крыша, и храм был внутри оштукатурен.
С 1889 года достраивал собор областной архитектор Петр Семенович Студеникин. Он проектировал Внутреннюю отделку собора, иконостас, разрабатывал элементы декора и внешней отделки.
9 октября 1897 года строительство храма было окончено. Новый трехпрестольный собор был освящен. Главный центральный престол был открыт во имя Николая Чудотворца, северный — во имя Успения Пресвятой Богородицы, Южный — Архистратига Михаила. Храм получил название по центральному престолу, но называли его и продолжают его называть Михайловским.
Не всегда собор использовался по своему прямому назначению. Не всегда здесь совершались обряды Богослужения. После Гражданской войны в соборе размешались и машинно-тракторная станция и склад с солью. Соль, испаряясь, разрушала прекрасные творения неизвестных художников. Сняв барабан со звонницы, на соборе поместили парашютную вышку спортивного общества. В 1963 году собор постигла участь многих православных христианских церквей — он был взорван. Исчез шедевр культовой архитектуры в станице. В последствии он был оценен А.П. Зиминым, как один из красивейших в Европе. Построен собор был крепко: на 30 млн. яичных желтках, держалась красивейшая кирпичная кладка, глубина фундамента была 14 метров.
На месте взрыва было найдено интересное захоронение — 2 гробницы. Сразу после вскрытия покойные показались умершими лишь вчера, но через несколько секунд они истлели. Судя по богатому убранству, они были знатными людьми княжеского рода. Это тогда и родилась версия, что это были князь Константин с женой, в честь которого назван наш город.
На пересечении улиц Архангельской и Биржевой 25 Октября и Красноармейской) стоит дом купца Рубцова. В этом доме в 1918 году проживал генерал, писатель, историк Петр Николаевич Краснов, где написал свой роман «Амазонки пустыни». Его имя осталось в русской истории, а книги, принадлежащие перу П.Н.Краснова, с интересом читаются до сих пор.
Рядом биограф купца Рубцова (здание ДЮСШ), где состоялось первое знакомство жителей станицы с кинематографом. После Великой Отечественной войны его назвали «Победа». Отделка кинозала была очень красивой. Особым шиком считался просмотр фильма с балкона.
Магазин купца Плотникова строился долго-5 лет
Напротив находился магазин купца Бугрова, который торговал скобяными товарами.
Административная площадь города. На ней расположено здание администрации Константиновского района. Памятник В.И.Ленину (архитектор Муха С.В.).
Раньше здесь были магазины, ресторан «Волна», а на месте памятника была часовня во имя Николая Чудотворца, которая была освящена 25 апреля 1893 года. Строилась она в приходе Николаевского собора, в память о спасении царской семьи 17 октября 1887 года. В часовне была установлена икона Спасителя и Чудотворца Николая. Архитектор часовни — Николай Иванович Роллер. Кстати, по проектам этого архитектора в 1904 году была построена и открыта больница на 10 женских коек. В годы Гражданской войны часовня была разрушена.
На пересечении улиц Архангельской и Центральной (25 Октября и Ленина) магазин купца Сивякова. Прежде здание из красного кирпича было
Чуть дальше, справа на углу — Дом быта, так принято называть его последние десятилетия. Это бывший дом купца Панченко, построен в 1910 году. Когда-то здесь на первом этаже располагались склад и аптечный магазин Валентиновича, на втором этаже женское реальное училище.
Дом купца Абрамова 1902 год (ЗАГС). Купец занимался производством хлебобулочных изделий.
В здании кухни детского сада «Солнышко» располагалась Богадельня. Здесь жили престарелые казаки, которые не имели родных и близких.
Покровская церковь. Раньше церквей на Дону не было. Их роль выполняли маленькие деревянные часовни, срубленные безымянными мастерами в казачьих городках. Перед походом казаки всегда приходили к часовне, чтобы помолиться.
Выполняя царское повеление, казаки станицы Бабской приступили к строительству церкви. К 1708 г. в станице была построена первая деревянная церковь, а Покров стал престольным праздником станицы. В1775г. от пожара церковь сгорела: на ее месте построили другую. В1861г. строится новая деревянная церковь, но уже в другом месте. При объединении ст. Бабской и Ведерниковской в 1864г. образовывается станица Константиновская. Уже в 1906 году церковь не могла вместить всех своих прихожан. И весной 1907 года началось возведение каменной церкви из местных строительных материалов: бутового камня, пиленого известняка, кирпича
Церковь строили иногородние мастера, т.к. казаки ни какими строительными ремеслами не владели. Для неквалифицированной работы использовался труд заключенных окружной тюрьмы станицы Константиновской. Строительство велось по проекту архитектора Петра Семеновича Студеникина, Который разработал элементы внешней отделки храма, проектировал иконостас и внутреннюю отделку. Закончено строительство в 1912 году. В июне этого года церковь была освящена.
В момент проведения коллективизации на Дону церковь закрыли и в ней разместили зернохранилище. Летом 1942 года, при оккупации немцами поселка, церковь использовали под склад боеприпасов, а затем открыли для верующих. В 1962 году мастера из Новгорода провели первую реставрацию иконостаса и росписей, затем перекрылась кровля. А в 1965 году церковь в очередной раз закрыли. После этого в ней поместили детскую спортивную школу. Впервые наша Покровская церковь была по достоинству оценена краеведом, почетным членом союза казаков, членом областной секции архитектуры при областном отделении общества охраны памятников истории и культуры Андреем Петровичем Зиминым. Это было в 1979 году. Он дал высокую оценку сооружению, как архитектурному строению.
Решение райисполкома № 486 от 24 декабря 1980 года здание церкви было поставлено на местный учет, как памятник архитектуры.
В 1987 году церковь опять была передана верующим, и началось её духовное и материальное возрождение. Старинные здания хранят много тайн и загадок. С одной из них связан дом полковника Петра Савельева (1906 год СЭС). В этом доме жил его сын Евграф Петрович Савельев
К родному краю.
Вот край родной!...
И влага, перлами сверкая,
Вдали, сверкая,
На тучных пастбищах блестит.
Роскошной лентой вьется Дон.
Станицы с белыми церквами
Прекрасен, чист, как реки рая,
Сокрылись в зелени садов.
И тих, и горд, и неги полн.
Луга поемные с вербами
Над степью радуга, играя,
Под легкой дымкою паров.
Цветами чудными горит,
Евграф, увлекающаяся натура, загорался быстро, интересовался всем, много читал, занимался археологией и агрономией. Его мечтой было вырастить крупные яблоки на Дону. Во всем его поддерживала жена Антонина, которая был с ним во всех археологических изысканиях. Родила
Церковно-приходская школа (статистика). Дети в этой школе получали начальное образование. Знаменитый писатель К.А.Тренев, который был женат на дочери настоятеля Николаевского собора, некоторое время преподавал в ней. Дом писателя Петра Наумовича Шумского
Семнадцатилетним участвовал в Гражданской войне. В 1930году окончил Ростовский университет, работал учителем в школах Ростовской области и Краснодарского края.
Когда грянула война Отечественная, Петр Наумович пошел на фронт и пробыл на войне, что называется, от звонка до звонка. Участник двух войн, он во многом посвятил свое творчество военной теме.
Первый стихотворный сборник «Походные песни» был издан в Ростове на Дону в 1932 году. Прозаическая книга «За колючей проволокой» вышла в 1933 году. Гражданской войне посвящена повесть Шумского «Обреченность» (1938), а книга «Учитель» вышла после войны. П.Н.Шумский , член Союза писателей с 1941 года, ушел из жизни рано — он умер 19 ноября 1956 года, не успев осуществить многие свои замыслы.
Завершим свое путешествие у моста через балку Каменную. В 1874 году по решению комитета по улучшению улиц и водохранилищ через глубокую балку был построен каменный мост, вместо старого деревянного. За мостом, ближе к Дону располагалась территория бывшей станицы Бабской со старинным кладбищем на бугре. Но это уже другое путешествие, которое ждет своих исследователей и первооткрывателей.
История живет повсюду: в зданиях, булыжниках мостовой, Памятниках. Нужно только уметь увидеть её и сохранить для потомков. Ведь если будет жива история, то будет жив и народ.
«...Я люблю Россию-всю великую, несуразную, богатую противоречиями, непостижимую...Но самые заветные и прочные нити моего сердца были прикреплены к краю, где я родился и вырос»
Федор Дмитриевич Крюков.
«Родимый край...Как ласка матери, как нежный зов её над колыбелью, теплом и радостью трепещет сердце волшебный звук знакомых слов.
...Кресты родных моих могил, и над левадой дым кизечный и пятна белых куреней в зеленой раме рощ вербовых, гумно с буреющей соломой и журавель, застывший в думе, — волнует сердце мне сильней всех дивных стран за дальними морями, где красота природы и искусство создали мир очарований.
Тебя люблю Родимый край...»
Федор Дмитриевич Крюков.
«Чем ближе узнаешь прошлое Тихого Дона, тем крепче его любишь»
Пётр Краснов.
Эти слова принадлежат людям, которые знали Дон, а П.Краснов бывал в нашем городе.
Источник - Клуб "Константиновский краевед"
55 лет Токаренко Сергею Федоровичу
Сергей Фёдорович Токаренко главный технолог керамического производства на предприятии «Аксинья».
А началось всё с семейных рассказов. Многое поведал Сергею дед по матери Максим Алексеевич, офицер царской армии, участник Первой мировой и боёв с Махно. Спасаясь от репрессий, в 1928 году он сменил фамилию Тренак (предки — правильнее де Треньяк — проживали на юге Франции, имели свой родовой герб) на украинскую — Григорошенко. Дед по отцу был красноармейцем, тоже вспоминал о своём прошлом.
Интерес к истории семьи перерос в страстное увлечение историей России и особенно — родного края. Активная переписка с товарищами по увлечению, дружба с учёными-палеонтологами, участие в их экспедициях — этому отдано почти всё свободное от работы время. А трудовой отпуск, который много лет подряд Сергей Фёдорович берёт в августе, — повод для организации экспедиции по поиску древних стоянок или казачьих городков Нижнего Дона.
На ЗАО «Аксинья» Токаренко — с февраля 1983 года. За эти почти тридцать лет он добился увеличения белизны фаянса, создал новые виды декоративных красителей, новые цвета и оттенки подглазурных красок, внедрил два принципиально новых вида керамических изделий: один — на основе отходов основного производства (что позволило изготовлять более дешёвую продукцию с однократным обжигом), второй — на основе местных легкоплавких глин (для изготовления красноглиняных изделий по образцам старинной казачьей посуды), исследовал местные глины и песок (в результате чего стало возможным частично отказаться от привозного сырья); у него шесть рационализаторских предложений, и много статей по археологии в научных сборниках...
С археологией Сергей Федорович давно на «ты», хотя закончил в свое время химический факультет Ростовского госуниверситета.
Еще с детства его привлекали степные курганы и легенды, связанные с ними. Слушал он, затаив дыхание, рассказы своих дедов о былых временах. А историю ведь можно изучать не только по учебникам, однажды решил он. Что, если сесть на велосипед и объехать ближайшие окрестности? Вдруг повезет найти следы людей, которые жили сто, а может, даже тысячу лет назад. Просто нужно очень хорошо поискать. И Сережка тащил в дом «ценные» для него в то время находки.
Мы все в детстве — искатели кладов и приключений. С годами, правда, это у многих проходит. Но для Токаренко пристальное изучение истории донской земли стало смыслом всей жизни. Подружившись с археологами, он после студенческой сессии каждое лето уезжал в экспедиции. Продолжал это делать и после окончания университета.
В домашней коллекции семьи Токаренко представлен эволюционный ряд наконечников стрел — от каменных и костяных до бронзовых, способных пронзать кольчуги и наносить тяжелые ранения вражеским воинам. Кремниевый наконечник, например, по словам археолога, можно отнести к четвертому тысячелетию до нашей эры. Трепетно хранит Сергей Федорович зуб мамонта и нательные крестики, старинные монеты, черепки посуды и другие находки. А так как непосредственно связан с керамическим производством, то может профессионально отличить и описать каждый осколочек найденной вазы или кувшина.
Сергей не только собирает уникальные экспонаты. Он является автором множества научных публикаций в различных специализированных изданиях.
Пишет он и статьи в газеты. Участвует в различных семинарах и краеведческих чтениях. Его первый газетный материал появился в семикаракорской районке в 1974 году и был посвящен тайнам Сусатского кургана. С того времени он ее постоянный внештатный корреспондент.
Эти очерки по-новому заставили взглянуть на историю донского края, позволили сделать десятки открытий. Один из них о том, что возле хутора Старозолотовского Константиновского района, обнаружена одна из самых древних стоянок человека. Появился он здесь ранее чем сто тысяч лет назад. Во всей Европе таких мест больше нет.
Виктор Севский (Краснушкин). Дон на костылях.
Степная красавица-казачка, меняющая старинный кубелек на платье с разрезом. Хорошей весной на маленьком пароходике подъезжайте к станице. Когда выглянет она – степная красавица с маленькой горы, не покажется-ли вам, что на гору надета летняя казачья фуражка доброго старого времени. Красный околыш кирпичных домов, убегающих в широких улицах в степь, и вверх – молоко белой акации, яблони, вишни. И черный козырек – берег, залитый нефтью, дегтем, смолой и засыпанный грязным песком. Пароход робко гудит около станицы, будто боится спугнуть сон красавицы степной. Напрасно: красавица рано встает. Ее муж служит в канцелярии, ее брат – хлебный ссыпщик, им самовар нужен рано.
Белыми гроздьями свесилась акация над домами, с приглаженными кирпич к кирпичу стенами с проборами из известковой линии. В домиках утренняя суета, какой в городе не бывает. Там один день не похож на другой, а здесь утренняя суета по регламенту – таинство. Хозяин в чесучевом пиджачке и домашних туфлях, нежась в зеленом тенистом саду на ласковом солнышке, кричит супруге в пятнистом капоте:
– Анна Григорьевна, засамоваривайте.
День начался.
Выпьет хозяин чайку с маслицем, с молочком, с сочными наливными вишнями, любовно отрежет кусочек сдобного хлебца, испеченного самой Анной Григорьевной. Выпьет чайку, прйдется по крылечку и не уходит на службу.
– Что-то Марьи с базара долго нет? К куме что-ли зашла?
Марья заменяет для станичника утреннюю газету.
– Гайдуковы пять фунтов мяса купили вместо обычных трех – значит, гостей ждут. Невестку, должно быть.
– Пономарева на базаре не было. Нек добру это – запил старик. Да и как не запить, когда жена на четвертом десятке по театрам стала ходить. На этой неделе старая дура два раза в биографе была.
В канцелярии в десять утра монотонно скрипят перья. Шелестит бумага, по комнате ползет запах сургуча и постукивают печати.
В почтовый день зазвенит колокольцами и бубенцами почтовая тройка и желтый испитой почтальон отвезет законнорожденные исходящие в Новочеркасск, чтобы обратно привезти полный баул новых бумаг. В полдень на тополевой аллее, что тянется от церкви и до церкви, – приказчик из бакалейного магазина, поспешая на обед, шепчет давно любимой ученице из модной мастерской мадам Жорж из Саратова на Сене:
– В ожидании аппетита разрешите начать разговор о состоянии моего сердца, опьяненного акационным запахом.
Загорится румянцем лицо ученицы из модной мастерской:
– Завлекаете, Егор Иванович?
А в углу робко шепнет:
– Вечером на естом же месте, только чтобы без обмана.
Под забором или под навесом амбара, надвинув фуражки на лоб, сидят хлебные мазы и степенно дуются в карты. Около кучи воробьев, настойчиво запрашивающие чириканьем, когда же, наконец, странные бородатые люди в широких брюках с вылинявшими лампасами привезут хлеб.
– В свое время. Когда мазы выйдут навстречу возам за станицу и на жирных набитых туго зерном мешках, как
треумофаторы, въедут в станицу.
Зашумят-застучат машины – сеялки, веялки и ядреные бабы с мужескими голосами затянут песни на ссыпках.
Вечером в клубе соберутся проферансом одержимые, азартом опаенные – "ДВ": "опаленные"> и в строго назначенный час сядут за столик. Вымирает настоящий игрок, – говорят в станице. Такой, чтобы приехал в клуб на извозчике, а
оттуда выходя, спрашивал у того же извозчика:
– А где у вас здесь, любезный, паперть церковная?
Вымерли. Густо пошел мелкотравчатый. Он с настоящим игроком садится за стол, да норовит за сто рублей крови наполировать на всю тысячу.
На веранде за отдельными столиками случайные посетители. Зашли в рассуждении чего бы покушать и ведут около порции котлет разговор филологический:
– Не есть-ли слово котлета – исковерканное – кот в летах?
– Фонетика берет свое начало в глубокой древности, – соглашается учитель городского училища.
– А между прочим и древние пили, – не возражает порционный филолог".
Если и фехтовали иногда киями в клубе, так это не от злого сердца, а так: надо же куда-нибудь отдать избыток энергии.
Чтобы и доктора кушали, если бы никто киями не дрался. Тоже и медицина любит суп с курицей. Пили, играли в карты, фехтовали, флиртовали, сплетничали и мечтали. Мечтали томительно, жгуче. Особенно зимой… Дон, по тихим волнам которого утлые пароходики весной и летом привозили в станицу гостей, покрывался толстой ледяной корой и в станице оставались одни обреченные на станичную зиму. Робинзон Крузо, которого покинул даже Пятница. Чаще взлетают кии, больше работает мировой судья, гуще в клубах. Любительские спектакли… Романы с эпилогами, записанными в послужных списках… Робкие романы, где герой обматывает ноги одеялами, чтобы хоть кости остались целы, если палка суковатая попадется и где героини редко сохраняют косы к сорока годам… Да и какие романы холодной зимой: разве струна на гитаре выдержит морозы?
Собралось десять станичников вместе. Сказано все давным давно, рассмотрено все до заштопанного носка спрятанного в сапоге. В клуб еще рано: если пить с восьми вечера, так буфетчик через год домовладельцем был бы. Сидят, и медленно раскачиваясь взад и вперед, тянут:
– Попадья Маланья – поп Мартын, поп Мартын, в поле колокольчик динь-динь-динь.
Автор этой песни – тоска с зелеными глазами, страшными и жуткими и зелеными до чрезвычайности.
Редко за звенит колокольчик и тройка почтовых привезет проезжего чиновника.
Спали-ли вы когда на диване, на котором коротают век голодные, прозрачные от голода, клопы? Если спали – вы поймете чиновника, зимой попавшего в станицу. Его окружают, жгут вопросами, впиваются вниманием. Его свежестью хотят напитаться на долгое время.
Молоденькие барышни, стиснутые корсетами, на перебой будут спрашивать:
– Анатолий Романович, а что теперь танцуют па-де-катр или шотиш?
Молодежь в пиджаках поинтересуется, какая певица имеет успех в "Марсе"? И с открытием навигации навострят лыжи с ней.
Степенные люди обязательно спросят:
– А что дорогу к нам вести не собираются?
Бывалый человек всегда утешит станичника.
– Собираются.
Хотя почему в контрольной палате в областном городе должны знать о том, собирается-ли министерство путей сообщения строить дорогу строить дорогу на Константиновскую станицу – ведому одному Господу Богу. Станичник верит… Он думает, что в любой пробирной палетке известны планы будущих путей сообщения… Растает – вместо: "разтается" и откроет свою душу, свой кошелек, свою столовую вестнику доброму.
– Станица поднимется "заиграет"… Место мое с домиком в цене поднимется, квартиры подорожают и прочее, и прочее.
Дочка сознается, что по железной дороге можно будет в Ростов на примерку платья к портнихе съездить.
Сынок шепнет на ухо: по железке в день такую карамболь в городе можно разнести, что аж дух захватит.
Дорога всем сулила радости… Упразднялась тоскливая зима, вычеркивался мертвый сезон в торговле и год обещал быть "ровным". А в тайниках души каждый станичник думал обмануть весь свет:
– Где там "ровный год"! Летом еще и Дон жару поддаст. Из года в год томительно и жгуче ждали дороги, умирали, рождались и ждали, ждали. В последние годы стали ждать еще и канала. Петр Великий выдал вексель Волге и Дону. Позвольте получить?
Ожидали соединения Волги с Доном.
Об этом думали и мечтали, днями высиживая на перекатах, на
пристанях в ожидании застрявшего парохода.
Шлюзование Донца было неожиданностью для станицы.
Изумились ненадолго и сейчас же решили:
– Сына наградили – так и отца не обойдут. Донец – приток Дона. Если несудоходный Донец решили сделать судоходным, то не может быть, чтобы оставили судоходный Дон превращаться верно и быстро в не судоходный.
Не ошиблись.
– Шлюзование Донца – приготовительный класс.
– Шлюзование Дона – аттестат зрелости.
– Волго-Донской канал – венец творения.
Степная красавица спешно меняет кубелек, который она носила по будням, на платье с разрезами.
Строительная горячка. Ростут дома. Кирпичные домики конфузятся и отходят в сторону, уступают дорогу особнячкам стиля…
Готического или Мавританского
Нет – ростово-нахичеванского.
– Строй, чтобы комми-вояжер не знал, где он находится в Ростове на Сенной или в Константиновской на Баклановской.
Появляются новые люди. На базаре станичника хватает за ногу мазильщик ботинок. Станичник остолбенел:
– Дурной человек – ботинки чистит. Тебе гривенник отдай и Марье жалованье плати. Мне на тебя с текущего счета снимать гривенник не приходится.
Уличные фотографы… Новые магазины.
– Салон для бритья.
– Салон шляп.
– Салон модных платьев.
Раньше один салон был, где хозяин покупал для гостей коньяк и за коньяк у образованных людей деликатному обхождению учился, а теперь через дом салоны пошли.
Домики "заиграли", квартиры тоже "заиграли".
Станичник чаще стал в казначейство ходить, сберегательные книжки на волах стали возить казначейство.
Раньше какие сбережения были. Сегодня не пообедал, завтра в гостях позавтракал – на третий день можно уже у казначея о здоровье идти справиться. Или там гвоздь нашел на улице. Так ежели он в единственном числе – так он – гвоздь, а ежели старого железа в амбаре без шестнадцатой пуд, так с гвоздями как раз пуд.
А теперь квартира ходила за четвертной билет, "этот дурак", что торгует рядом с Сидором Матвеевичем – десятку набавил. Городской – деньги дурные – набавил десятку.
Десятка плывет в казначейство.
Степная красавица– старшая сестра в семье придонских станиц. Цымлянская, Романовская, Николаевская, Кочетовская, Золотовская, Семикаракорская – это все младшие сестры.
А Константиновская – окружная станица, центр административный, торговый, какой хотите.
По бокам богатые дяденьки – слева Царицын, справа Ростов. В стороне бедный, но строгий папаша-Новочеркасск.
Цымлянская и Семикаракорская сестры-завистницы. Цымлянская даже дорогу отбить у Константиновской хотела, а Семикаракорская – хлебную торговлю.
Последнюю Бог наказал: Дон в сторону отошел и умерла станица.
Остальные сестры покорные:
– Сестрица, ручку пожалуйте.
Шлюзование Дона всех помирило.
Степная красавица в платье с разрезом взглянула на соседок и даже порадовалась:
– И они оживились.
В казначействе стали попадаться и из округа люди.
Станичники их гурьбой в казначейство водили.
Настроение у всех бодрое, приподнятое.
Самый степенный человек и тот мог в присядку на базаре пойти. Самая строгая дама могла матчшиш <sic!> в граммофоне пустить в субботу, когда о грешном особенно грешно думать.
Ложится спать станичник и начинает:
– Шлюзо-…
А догадливое эхо подхватывает.
– вание…
Жена закатит глаза к небу и шепчет:
– Инженеры.
А эхо еще догаданнее:
– Душки.
И только одичавшие от тоски пессимисты говорили:
– Варвары приедут.
– Типун вам на язык, – кричали оптимисты и отказывали им от руки дочери, от дома и векселя их посылали в протест.
Пессимисты все же стояли на своем:
– Варвары, поверьте нашему слову.
Ст. Константиновская на Дону
ДОН НА КОСТЫЛЯХ
II
Варвары
Помните пьесу Горького "Варвары".
В уездный городок приехали строить дорогу инженеры. Весь городок с его жизнью поставлен вверх дном. Жизнь вышла из колеи, пошла по иному.
"Варвары"-инженеры исковеркали быт, вломились шумной толпой в гостиную, в кабинет, в столовую и даже спальную обитателя тихого городка.
Грубо растоптали жизнь пришлые варвары.
Летом прошлого года ждали в Константиновской станице инженеров по шлюзованию Дона, но едва вспыхнула война – отложили помыслы о них. Думали, что вопрос о шлюзах замрет до окончания войны. Так, говорят, и в "сферах" думали, предполагая, что на работы по шлюзованию Дона не найдется рабочих рук. Но когда австрийский командующий армией генерал Данкль любезно предоставил часть своей армии для земляных работ внутри России – шлюзы решили строить, воспользовавшись работой пленных.
На назначенных торгах подрядчики не взялись за постройку шлюзов, и к работам приступили инженеры, решив строить шлюзы хозяйственным способом.
В конце лета в станице появились инженеры, подыскивая помещения для конторы главного управления по шлюзованию дона, для квартир инженеров и т.д.
"Заиграли" квартиры. Бенефис домовладельцев. Цены за квартиры сразу поднялись до небывалых размеров.
Одному из инженеров понравилась квартира.
У домовладельца она ходила за четыреста рублей в год, инженер дал семьсот рублей.
Другой снял домик за девятьсот рублей с условием, что он сам
приспособит для себя все удобства и оставит все оборудование
квартиры удобствами домовладельцу через три года.
Квартиры инженеры отделывали заново, приспособляя для себя, улучшая и все улучшения обещая оставить домовладельцам.
Вслед за этим началась мобилизация служащих для шлюзов.
Машинистки, телефонистки, конторщики, сторожа, кучера, агенты, техники, штейгера.
И прочая, и прочая.
Сколько их, куда их гонят?
Но все радостно поют…
Кто не попал в служащие, устроился поставщиком.
Великая мобилизация промышленности, добывающей и обрабатывающей.
Кажется, нет семьи в станице, которая чего бы да не дала управлению шлюзами.
Предложение труда сократилось – все "шлюзы" впитали. Цены на рабочие руки поднялись.
Домовитые хозяйки стали роптать:
– К кухаркам и горничным подступу нет. На шлюзах дороже платят.
Зато молодые дамы довольны. Весело щебечут, пестрой толпой порхая по улицам, любуясь приезжими и стараясь пленить их.
Все темы отошли в сторону. Скрылись во мгле минувшего. На устах только шлюзы и инженеры.
– Именительный – Водарский.
– Родительный – Маевский.
– Дательный – Липенский.
Инженеры, техники, подрядчики, поставщики.
Прошел медовый месяц законного брака степной красавицы с инженером и пессимисты, засевшие было в своих берлогах, выползли на улицы и колючими цепкими глазами впились в новые пейзажи. Неодобрительно покрутили носами, скосили глаза туда и сюда и процедили сквозь зубы:
– Д-да, Вальпургиева ночь на константиновских горах.
– Вместо шабаша ведьм шабаш поставщиков.
Карнавал подрядчиков.
Хитро подмигнули в сторону шлюзовых сватов.
– И раньше был человек подозрительный, а теперь просто сладу нет. В каждом шлюзовом поезде сватом едет.
Без него ни одна шлюзовая вода не освятится.
Пессимисты шли в авангарде и легкой артиллерией взглядов обстреливали окрестности. За ними тяжелой пехотой двинулись станичные обстоятельные люди.
Те, что домики горбами наживали. Садики около домов потом своим орошали.
Степенные, обстоятельные люди.
– Хозяйственным способом шлюзы строите? – спросили они у
инженеров.
– Хозяйственным.
– Так и запишем.
Идет степенный человек мимо двора инженера, и заглянет во двор.
Лошади стоят у скирда сена и жуют. Прямо из скирда. Внизу скирд топчут в грязи, бьют сено.
Бесхозяйственно. У хорошего хозяина лошадей к скирдам не пускают, а выдают в стойлах.
Осенью уголь из баржей свалили на берег. Его бы убрать надо, а он лежал там до весны. А весной вода полая залила его. Часть затянуло песком, а часть жители разнесли по домам.
Там же и железо свалили, предоставив ему возможность ржавеет и портиться.
На берегу свалили в амбаре цемент, а около под навесом бочки с маслом, мешки, ящики. Масло из бочек течет, создавая лужи оплаченного масла.
Два или три плотника строили экстренно ящик для хлеба. Стругали его, чистили, крышки прилаживали. Сделали и ушли. А ящик с месяц уже мокнет под дождем, коробится и рассыхается крышка на солнце.
Вздыхает степенный станичник.
Ему и деды, и отцы завещали, что копеечка рубль бережет. Он, когда в мифологию заглядывает, так ищет там прежде всего бога экономии.
Был бог Эконом и на Олимпе жил рядом с Зевсом. Вакху деньги под проценты давал, Меркурию под залог товаров не одну тысячу отпускал.
От него и пошла экономия.
Степенный обыватель кражу простит, хищения простит, а иногда и одобрит, но бесхозяйственность ему глаза колет.
– Ты лучше в карман положи, но за хозяйством смотри.
Мрачнее тучи ходит степенный хозяин и питается легендами одна другой ярче.
Из Константиновской в Николаевскую станицу для нужд по сооружению шлюза № 3 казаков подряжают возить кагонетки. Казаки просят за доставку по пятнадцать копеек с пуда.
Им предлагают по десять копеек с пуда, но и с обратной погрузкой. То-есть казак зарабатывает aller et retour,– т.-е. уже
двадцать копеек с пуда.
Казаки соглашаются. Отвозят раз, отвозят другой и из Николаевской станицы им уже везти нечего.
– Грузите обратно вагонетки. Мы их, когда нужно, на своих пароходах доставим.
Комментарии, понятно, излишни.
В ту же Николаевскую в самую слякоть везут из станицы Константиновской подвижной барак для рабочих. За доставку его платят бешеные деньги.
Барак этот по хорошей дороге был привезен в Константиновскую из Кочетовской и здесь отделывался. Задолго до порчи дороги мог быть свободно доставлен в Николаевскую, а то и мог быть с успехом и там построен.
Для нужд шлюзования плыл из Калача плот с лесом. Рання зима защемила его льдом около Мариинской станицы и плотины, и брусы пришлось возить в Кочетовскую станицу на подводах.
А будь лес выписан раньше – плот доплыл бы до Кочетовской и подводы были бы излишними.
В поле зрения степенного станичника, умеющего даже на обухе рожь молотить, понятно, попадали только мелочи, но они характерны для определения станичной психологии.
Уважаемый Ст. Павлов на столбцах этой же газеты отмечал широкое авансирование управлением по шлюзованию Дона подрядчика курляндского происхождения Гаусмана и определил сумму авансов в 176 тыс. руб.
Этого степенный обыватель не видел.
Он ходил по мелкому зверю.
Лампочка электрическая на пристани шлюзового пароходства днем бесцельно горит, – это он заметил, а в архивы конторы по шлюзованию Дона он лишен возможности заглянуть – там никогда лампочки общественного внимания не загорались.
Вздымая пыль, промчится тройка помощника начальника работ по шлюзованию Дона инженера Водарского, исполнявшего должность начальника работ до приезда инженера Юргевича.
Станичник вздохнет.
Верхом Водарский проедет – осудит. И кавалькаду всадников из министерства путей сообщения осудит:
– На шлюзах, а на самом деле будто как бы земноводные. Будто по классу верховой езды политехникумы окончили.
Вздохов все больше, ропот все сильнее.
А Вальпургиева ночь на константиновских горах продолжается.
Скачут земноводные инженеры на прекрасных конях.
А около них тучами поставщики, продавцы.
Тот дачу предлагает, тот – карьер, тот – кирпич.
Прозорливые люди скупают дачки вокруг карьеров для выработки камня, предлагают их инженерам по тройной и выше цене.
Все подается.
За хорошую цену готовы голову на слом продать.
– Садик виноградный купить не желаете?
– А камень есть?
– Камня нет, зато виноград есть.
– Нет, мы по шлюзованию.
– А-а! А я думал и по виноделию. А то купите, а камень у соседа брать будете. Глиняный камень, хороший!
Так во всем. Степенному человеку житья не стало.
Утром встанет и никто у него не спросит уже:
– Засамоваривать, что ли?
Жена в завитках и папильотках читает что-то в "Домашнем лечебнике" и жадно иногда глядит на карточку какого-то молодого человека, сильно парикмахерского вида.
– На шлюзах служит.
Губы шепчут: не знала я шлюзов в любви моей к тебе, а ты взял и прокопал русло к другой – разлучнице.
Марья, таскавшая раньше вместе с петрушкой и морковью новости с базара, ушла тоже на шлюзы.
– У вас что! Акромя жалованья никакой услады, а на шлюзах сам кучер ласково так:
– Марь Сергеевна, чайку с алимоном.
Станичник уныло бродит по саду и ловит себя на мысли:
– Если бы инженеры груши оптом купили – можно было бы хорошо заработать.
В канцелярии он рассеянно переписывает бумаги и нет-нет да и "мечтанет":
– Был бы у меня сын, выучил бы я его "на инженера", а он, подлец, купил бы у меня двор под карьер. Уж я бы ему "всучил". Пусть бы там камень разрабатывал.
В крайнем случае, папаша хотел бы, чтобы сын его в Гаумсаны вышел. То же – вместо: "Тоже"> не хуже инженеров.
Который инженер Липенский, а который Владимир Сократович Гаусман.
Пишется – крестьянин Курляндской губернии, а выговаривается:
– Поставщик камня для шлюзов.
– Поставщик угля.
И вообще – прямое дополнение к управлению по шлюзованию Дона.
Если на первое – Водарский, а на второе – Липенский, то на третье обязательно – Гаусман.
Только несколько месяцев "варвары" в станице, а степную не узнаешь.
Вместо пышной косы – накладка, измятое платье, ярким кармином пылают щеки, накрашены губы, атропин в глазах, а на лбу роковые слова.
В канкане поставок, в галопе купли-продажи, в кек-воке спекуляции.
В хороводе спекулянтов лихо откинув голову, пляшет степная красавица.
– Ой-ру, – взвизгивает она, выбрасывая коленца.
Пессимисты поручили заезжему композитору сочинить прокурор-марш, специально для спекулянтов.
Ветреная красавица степей – легковерная провинциалка.
Умчатся на тройках "варвары", накинут узду на спекулянтов, а ты останешься коротать век у разбитого корыта.
Кто пудру тебе принесет, кто – румяна!
И для кого они?
И с поклоном низким ты спросишь снова у законного супруга:
– Засамоваривать, что-ли?
* * *
Тихо… Вода не шелохнется… Луна длинными молочно-белыми пальцами водит по тихой глади воды. С близкого поля несет свежей, еще нескошенной травой. Откуда-то издалека доносится песня.
Пароход сопит и бурлит на одном месте около маяка.
Будто волнуясь, просит о чем-то маяк, а тот, упорный, не уступает.
С носовой части доносится:
– Три.
– Три с половиной.
Ворчит пароход… Молчит маяк.
А на носу торгуются:
– Три с половиной.
И наконец несется радостное:
– Проносит.
Сторговались. Маяк уступил и добродушно мигает красным глазом позади парохода.
А на носу сидят скептики. На слово они не верят и долго еще суют тонкий шест в тихую воду и кричат:
– Шесть.
– Шесть с половиной.
– Под табак.
Последнее завещано еще бурлаками. Бурлаки носили кисет с табаком на шее и когда брели по воде все глубже и глубже, то кричали:
– Под табак.
Глубоко.
В цепной "рубке" большого донского парохода собралась группа станичников, беседуют о кормильце-Доне.
Ропщут на старика. Облысел, оплешивел старый. На каждом шагу перекаты, мели и косы. В иных местах мальчишка вброд перейти может когда-то глубокую реку.
Достается и казакам. Они извели старика. Наголо обстригали его шевелюру-леса, рубили их беспощадно, обнажали берега, а песок устремлялся все дальше и дальше.
На самом деле, по берегам Дона тянется молодняк и только кое-где старые ветлы верб и раин. Молодняк чуть повыше бурьяна.
От обмеления Дона разговор переходит к шлюзовым работам.
Пример шлюзованного, по - прежнему несудоходного Донца стоит перед глазами.
Старику Дону дают костыли, но пойдет ли он на них…
К этому относятся скептически.
Ст. Константиновская на-Дону
ДОН НА КОСТЫЛЯХ
III
Шлюзовой флот
Для нужд шлюзования Дона управление по шлюзованию решило обзавестись пароходами и собственными баржами.
На Дону было пароходство купца Вавилова, состоящее из пяти пароходов, 11 баржей и трех паузков.
Несколько лет назад хлебный ссыпщик и купец из станицы Семикаракорской Ф.Н. Вавилов купил у пароходовладельцев Бышевских их пароходство.
Пароходы "Друг", "Богатырь", "Кн. Е.Н. Трубецкой", "Висла" и "Пчелка".
Пароход "Друг" новому пароходовладельцу показался малым и он попросту удлинил его.
Путешествующие по Дону хорошо знали эти пароходы.
"Висла" – самый старший из пароходов.
В семье пароходов Бышевских она считалась мамашей. Говорят, она и нажила Бышевским остальные пароходы.
"Князь Е.Н. Трубецкой" покрыл своим именем дурную славу "Варшавы", переименованной в 1905 году.
"Друг" и "Богатырь" – младшие братья в этой малой семейке.
Ф.И. Вавилов прекрасно мог разбираться в гарновке и ячмене, но едва-ли хорошо себя чувствовал на воде и готов был спустить свой флаг в самом непродолжительном времени.
На Дону передают, что он не прочь был продать пароходство г.г. Бышевских товариществу капитанов за сто двадцать тысяч рублей, предлагая кроме того произвести ремонт пароходов и баржей за свой счет.
Ремонт несомненно стоил бы не менее двадцати-тридцати тысяч рублей.
И несомненно, что капитаны могли купить пароходство только в рассрочку платежа.
Почему-то продажа не состоялась и к г. Вавилову вскоре явились новые покупатели.
– Управление по шлюзованию Дона.
И новым покупателям г. Вавилов продал свое пароходство за 185 тысяч рублей и без ремонта.
Вавилов снова вернулся на сушу, а инженеры обзавелись флотом.
Командовать бывшей вавиловской экскадрой временно на 4 месяца был приглашен бывший управляющий пароходства Вавилова, один из бывших совладельцев пароходства Бышевских В.I. Бышевский.
– пропущено: "Оклад жалованья" весьма солидный – пять тысяч рублей.
Бышевский старый речной волк, для которого "Висла":
– Мамаша.
– "Варшава" – тетенька.
– "Богатырь" и "Друг" – сосунки.
Эскадра прибыла в станицу Константиновскую.
Адмиралы из конторы по шлюзованию Дона, души не чаяли в своей эскадре.
Место начальника константиновского порта, т.е. агента пароходства, получил В.А. Чумаков, донецкую эскадру получил в свое ведение Г.Ф. Карташев.
"Вислу" решили приспособить под флагманский корабль – исключительно для перевозки начальства.
До последнего времени "Висла" переделывалась в ростовских доках и только недавно отбыла в первый рейс для доставки командующего шлюзовым флотом адмирал-инженера Юргевича, начальника работ.
Флагманский корабль удался на славу, и ремонт ее стоил около 17 тыс. руб. На "Висле"отделана роскошная каюта-кабинет для инженера Юргевича, роскошная каюта-спальня для него же.
Каюта для вице-адмирала – помощника Юргевича инженера Водарского.
Каюта для инженера. Запасный контр-адмирал тоже пригодится на корабле.
Ванная, лакейская.
Экипаж "Вислы" составляют:
– Капитан с окладом 100 рублей в месяц.
– Машинист – 100 рублей в месяц.
– Его помощник – 75 рублей.
– Два лоцмана по 50 рублей.
– Три или четыре кочегара по 30 рублей.
– Боцман – 35 рублей.
– Шесть или семь матросов по 25-27 рублей.
– Масленщик
– 35 рублей.
– Повар, выписанный из Петрограда.
Экипаж стоит в месяц, не считая повара, по меньшей мере, 885 рублей.
Поэтому обладание флагманским кораблем управлению по шлюзованию Дона стоит не малых денег.
В первых числах июня начальник работ инженер Юргевич совершил поездку по Дону и Донцу на флагманском корабле.
"Висла" довезла инженера Юргевича до станицы Кочетовской, где строится шлюз № 1, откуда возила его в Донец, из Донца в ст. Константиновскую и отсюда по всем шлюзовым сооружениям до хутора Рычкова, где инженер Юргевич сел на поезд, а флагманскому кораблю приказал идти в Ростов.
Что стоила поездка командующего флотом?
Возьмем minimum продолжительности путешествия г. Юргевича пять-шесть суток.
Пароход берет угля в час в ходу 20 пудов, во время стоянки – 6.
Предположим, что "Висла" половину времени затратила на путешествие по Дону и Донцу.
Возьмем в среднем затрату угля в 12 пудов в час, сложив часовую затрату угля во время хода парохода и стоянки и разделив ее пополам.
В пяти сутках 120 часов – следовательно угля затрачено было minimum 1560 пудов.
1560 пудов угля в настоящее время стоят minimum – 390 рублей, считая по 25 копеек за пуд (беру цену за уголь в ст. Константиновской, а не в Ростове, где цена за уголь достигает 40 к. за пуд).
Смазочного материала машины на пароходе пожирают на десять рублей в сутки, а в пять суток по пятьдесят рублей.
Освещение парохода также требует угля.
Экипаж получает жалованье в сутки около тредцати рублей, а в пять суток около полутораста рублей.
Итого – пять суток путешествия "Вислы" стоят:
– 390 руб. + 50 руб. + 150 руб. + на освещение – более шестисот рублей.
Доставка одного г. Юргевича стоит, таким образом, 600 рублей minimum, не считая процентных отчислений на ремонт парохода, трение его частей и т.д.
Тогда как поездка на катере или, наконец, на пароходе по
билету первого класса стоило бы не более 50 рублей, а "Висла" могла бы вести работу, которую предполагалось же возложить на пароход "Друг", ремонтируемый и до сегодняшнего дня.
Но адмиралы из шлюзовой конторы хотят иметь флагманский корабль, как бы это дорого не стоило.
Приобретя эскадру Вавилова, управление по шлюзованию Дона купило еще около тридцати пяти баржей у г. Кашинцева, подрядчика по постройке шлюзов на Дону и у других пароходовладельцев.
Численность флота внушительная: пять пароходов, из которых, правда, "Друг" до сих пор ремонтируется, а "Висла" играет роль флагманского корабля и сорок десять баржей и паузков.
Баржи особенно из эскадры Вавилова и Кашинцева уже преклонного возраста с сильно утомленными частями.
Весь флот управления по шлюзованию Дона предназначало для доставки материалов для работ, перевозки их и т.д.
Уголь, камень и другие материалы должны были нагружаться в баржи.
Первый же ледоход настоящего года дал генеральное сражение шлюзовому флоту, по вине командующих размещенному так, что ледоход быстро расправился с баржами.
Баржи были сорваны с якорей и причалов и подверглись основательной трепке.
Сама природа позаботилась о пополнении шлюзового флота субмаринами, пустив ко дну несколько баржей.
Сравнительно небольшое число субмарин в шлюзовом флоте объясняется еще тем, что один отряд баржей был спасен командовавшим донецкой эскадрой Карташевым, вызванным в станицу Константиновскую для спасения гибнущего флота.
В горячее время, как лето настоящего года, значительная часть флота бездействует, нежась в Константиновской станице.
С ремонтом баржей не спешат, работают над починкой их немногочисленные артели рабочих и едва-ли флот в полном составе может выйти в открытый Дон даже к концу навигации и новому ледоходу.
В Константиновской станице в настоящее время конопатится днище в барже № 11, из баржи № 5 только вычищена грязь, баржа № 9 стоит только в клетках, в № 26 – окончены плотничьи работы, на № 41 и на 20 еще не приступали к работам, а на № 42 сделана пока только кухня.
Баржу № 14 еще только обсушили.
Баржу № 15 нужно переделывать заново.
Баржа № 49 затоплена около станицы Константиновской.
Баржа № 25 только на одну треть выглядывает из воды.
Баржа № 34 затонула около станицы Старочеркасской, а баржа № 10 в состоянии полной негодности стоит в Ростове на Дону.
Очевидно каждому флоту нужно иметь свою Цусиму.
Шлюзовые адмиралы могут похвастать своим флотом, наполовину груженным водой.
Часть флота на воде, а часть под водой.
Хорошо, если помнят места, где баржи превращались в субмарины.
Задача для детей младшего возраста:
– Стоило-ли покупать старые пароходы и баржи, чтобы немедленно же по покупке приступить к ремонту?
– Выгодно-ли чинить баржи, не спеша, чтобы они вышли из доков и сползли с клеток к закрытию навигации?
А инженеру Юргевичу маленький вопрос:
– Видно-ли хотя бы из ванной флагманского корабля субмарины шлюзового флота, и знает-ли их количество командующий флотом?
И выяснил-ли он фамилию того адмирала, который содействовал превращению флота в субмарины?
Может быть, когда флагманский корабль проходит мимо субмарин, инженер Водарский, вице-адмирал флота, вричит в рупор:
– До полного.
А инженер, для которого имеется каюта на "Висле", радостно отвечает:
– Проносит.
Не проносит-ли инженера Юргевича мимо субмарин?
Образование субмарин в шлюзовом флоте, бесконечный ремонт еще держащихся на поверхности воды баржей, ремонт пароходов, содержание экипажей пароходов и баржей – все это соединенное вместе с лихой отвагой моряков из управления по шлюзованию Дона, умеющих во-время пустить ко дну часть флота, – приводит к мысли, что шлюзовой флот – дорогая адмиральская роскошь.
Шлюзовой флот стоит казне не менее трехсот-четырехсот тысяч рублей только за один год, а не нужно забывать, что ледоходы бывают ежегодно и адмиралы остались те же.
Кроме того, сам по себе шлюзовой флот от своих адмиралов заразился расточительностью.
17 апреля во время бури в станице Константиновской пристань шлюзового пароходства и причаленная к ней баржа № 27, разбили стoявший на берегу магазин Здорова и свой амбар.
Здоров предъявил иск к управлению шлюзами в сумме четырех с половиной тысяч.
Вот единственный случай, когда можно порадоваться, что часть барж под водой.
Если бы на каждую баржу пришлось по одному Здорову – казна могла остаться без денег.
Ведь их сорок девять.
Хорошо, что иные из баржей – под водой.
И без них много народу из управления по шлюзованию Дона плотно причалили к казне.
И, кажется, на прочных причалах.
ДОН НА КОСТЫЛЯХ
IV
Дача Липенского
Инженер Н.И. Липенский в управлении по шлюзованию Дона – из богатырей младших.
Богатыри старшие – начальник работ Юргевич и его помощник Водарский.
Инженер Липенский – производитель работ на шлюзе № 2 – в станице Константиновской.
Как инженер Фидман – производитель работ на шлюзе № 1 – в станице Кочетовской.
Как инженер Лебедев – производитель работ на шлюзе № 3 и
№ 4 – в станицах Николаевской и Камышовской и т.д.
В станице, когда говорят "наши продвинулись вперед", станичник с большим оживлением вскрикивает:
– В каком карьере?
В германской армии много генералов, но чаще всего упоминаются Гинденбург и Макензен.
Если Водарский-Гинденбург – вместо: "Водарский – Гинденбург", то Липернский, и только он – Макензен.
Производителей работ много, но Липенский вспоминается чаще других.
Усиленно говорят, например, о его даче.
В списке абонентов телефона по шлюзованию Дона под № 25 значится:
– Дача Липенского.
Но станичники отмечают на даче странную ассимиляцию:
– Не то Гаусман в Липенском ассимилируется, не то Липенский в Гаусмане.
Есть, правда, сторонники и еще одной версии, будто бы оба: и Гаусман, и Липенский ассимилируют на даче управление по шлюзованию Дона.
Извозчик, везущий меня на дачу Липенского, резюмирует
"прения сторон":
– Шлюзовая дача.
Дача расположена от станицы в двух или трех верстах. Последним ее владельцем был дворянин Туроверов, купивший ее у дворянина же Номикосова, слывшего в станице за владельца лучшей дачи в станице.
Дорога первое время вьется около станицы. Мелькают опрятные строения, улыбающиеся окошками вытянувшемуся в песчаных берегах Дону.
Шумит паровая мельница. Колеса пролетки тонут в песке. Жар еще не спал и от раскаленного песка пышет горячим воздухом. Но чем дальше – тем лучше. Воздух становится свежее. Строения станицы уступают казачьим виноградникам и садам. Через плетни и заборы свесились ветви высоких рент – вместо: "раин" и верб. По пригорку ползут виноградные лозы. Кое-где обнажились молодые зеленые виноградные кисти.
Веет прохладой.
Дача Липенского.
По пригорку террасами сидят, как наседки, оберегающие цыплят, виноградные лозы.
Чем выше – тем прохладнее.
Под толстым в два обхвата стволом дерева – свежий источник. Сочится холодная вода, разбегаясь по илистому дну.
Картофель, арбузы, петрушка, укроп.
Цинцинат не без удовольствия провел бы здесь свои дни покоя.
Парники, цветники.
Все это еще имеет характер новоселья, беспорядка, обязательного на новоселье, но уже говорит о том, что здесь будет житься вольготно и весело.
На бугре строиться – вместо: "строится" роскошный дом не для одного только дачного житья.
Дом строиться – вместо: "строится" из солидных сосновых пластин и обкладывается в целый кирпич, а не в пол-кирпича, как это принято в станице.
В доме приспособляется паровое отопление, водопровод, электрическое освещение.
Около дома великолепнейшие бассейны для купания, сделанные из толстых каменных плит.
Очевидно[,] в жаркие дни истомленный солнечным зноем владелец дачи погрузит свое тело в холодную воду и выйдет из воды снова бодрым и сильным, способным трудиться отечеству на пользу, себе на славу, родителям на утешение.
От дома идут правильно разбитые аллеи деревьев,
декоративных и фруктовых. В этих тенистых аллеях также можно
спасаться в жаркие дни.
В уютном уголке дачи маленькая открытая беседка, с роскошным видом на окрестности.
Далеко внизу узенькой серебристой лентой вьется Дон, скрывающийся за высокой песчаной косой.
Отсюда лучше всего смотреть на косу, которую будут прорывать для устройства для устройства шлюза № 2.
Кругом зеленые "кудрявые" пейзаж.
Вечером при луне хорошо помечтать в этой беседке.
Умиротворенная тишиной душа… Ласковый шепот ветерка… Томный взгляд луны, кокетливо прячущейся за бродячую по небу тучку.
Такую беседку в летнюю пору можно сдавать в аренду романистам, ищущим тихие «пеизансистые» – вместо: «“пейзанистые”» уголки для встреч героев и героинь.
В этой же беседке в тихую лунную ночь каторжник раскается в былых преступлениях и, бросив свое ремесло, попроситься – вместо: "попросится" на карьеры в каменотесы.
Тенистые аллеи уводят путника вглубь сада, незаметно переходящего в чистый и опрятный двор.
Во дворе направо – обложенный кирпичом винный погреб. Кирпич новой кладки. Так и "кричит" о своей свежести бледным румянцем боков.
В таком погребе вино может служить живой и пенистой хронологией постройки донских шлюзов.
Мускатное – года постройки шлюзов № 1.
Золотовское – года постройки шлюзов № 2.
Когда по шлюзовому Дону гордо и быстро пойдут не теперешние донские пароходы, а куда их получше и поглубже сидящие – в погребе будут уже и пятилетние вина.
А нашим внукам, может быть, доведется выпить и старое «шлюзовое» вино из подвалов инженера Липенского.
Пусть судьба будет щедра к нашим внукам и пошлет им стаканы побольше.
В глубине двора – по соседству со степью – постройки из саманного кирпича. Налево – помещения для рабочих, а направо – конюшня и помещения для кучеров и прислуги.
На всем на этом лежит печать довольства, комфорта и фундаментальности.
В саду-ли, во дворе-ли, на дне-ли бассейна, когда он наполнится студеной водой, можно ежеминутно становиться на колени и благодарить Создателя, что он создал хозяина дачи производителя
работ на шлюзе № 2.
Я очень жалею, что мне не пришлось видеть на даче хозяина дачи.
Ведь счастье бывает иногда и в том, что увидишь счастливого человека.
Как уроженца Дона меня радовала мысль, что еще задолго до шлюзования Дона, когда еще не закончены подготовительные работы для шлюзования, донские берега уже украшает дача Липенского. А так как производителей работ много, то значит дача Липенского не затеряется сироткой среди казачьих садов и виноградников.
Будут дачи и у Фидмана, и у Маевского, и у Чижевского[,] и у других, раз производителям работ вообще полагаются дачи.
Если же и не полагаются, то инженер Липенский научит товарищей, как гримировать дачи в отчетах.
Ум человеческий тонок и гибок, а у инженеров в особенности
– математика обостряет мышление и делает его отточенным: Липенский в отчетах свою дачу изобразил в виде лошадей, купленных будто бы для работ и, наверное, издохших вопреки общему желанию, но без заранее обдуманного намерения.
Так дача инженера Липенского и стоит в виде табуна в отчетах, а ревизоры будут головы ломать, зачем было превращаться в коннозаводчика.
Будут пить чай на даче у инженера и удивляться…
С дачи Липенского я вышел в сад казака-соседа и, бережно обходя завязи арбузов и дынь, вышел в степь.
Казак – хозяин сада[– остановил меня:
– Так как же мы будем?
– Что как? – изумленно спросил я.
– Чи вы купите, чи нет?
– Что купите?
– Да сад мой.
– А разве я с вами торговался?
– Да вы не шлюзовой что-ли? – в свою очередь изумленно спросил казак.
– Нет.
– Странно, – и казак даже развел руками от изумления. – Не нашинский и не шлюзовой? А я думал – шлюзовой, вот и спросил. Садик я им хочу продать, а они говорят: дорого. Каких-нибудь десять тысяч прошу, а они – дорого.
Я посоветовал казаку просить пятнадцать тысяч и, оставив его обдумывать мой совет, уехал.
Даче казака красная цена – шестьсот и много-много тысяча рублей.
Дача Липенского осталась далеко позади, спрятанная за ветвистыми высокими деревьями. Ясно обрисовывались только постройки для рабочих.
Природа покровительствует инженерам, пряча их в приют под сень деревьев, оставляя случайному путнику любоваться деловым двором.
Колеса пролетки стучат по гладкой дороге . Копыта лошади гулко и чеканно отбивают какой-то такт.
Дремлется…
В станице рассчетливых и домовитых хозяев вспоминается таблица умножения:– Если помножить дачу Липенского на шесть производителей работ – расход будет приблизительно тысяч в двести-триста.
V
Кузен из Нового ковчега
В управлении по шлюзованию Дона любят и археологию и заботятся даже об устройстве шлюзового музея.
Очевидно с этою целью куплен пароход "Рассыльный", младший двоюродный брат Нового ковчега, за слабостью хода и ветхостью корпуса лишенный возможности доплыть до горы Арарата и принужденный поэтому коротать свой век в ростовском порте.
История "Рассыльного" сохраняется в устных преданиях, а год его постройки затерялся во тьме веков, так как строитель его не был человеком честолюбивым и не зарубил на носу у "Рассыльного" года постройки.
"Рассыльный" принадлежал сначала покойному ныне пароходству Волго-Донскому и развозил начальство от пристани в Ростове до нахичеванского завода.
А когда "Рассыльный" собирался идти до Аксая, капитан его за день до отхода прощался с родными и просил у матери благословения:
– На дальнее плавание.
Не раз "Рассыльный" завидовал чайкам и нырял за рыбой на дно.
Но старожилы извиняют шалости "Рассыльного".
– В том году осетер дном густо шел.
Какой-то купец прельстился способностями "Рассыльного":
– Пущай от меня ныряет.
"Рассыльный", желая угодить новому хозяину, потонул близ станицы Пятиизбянской.
Когда он достаточно надоел купцу, Донское пароходство приобрело "Рассыльного".
И хранили его, и лелеяли до приезда шлюзовых адмиралов.
Адмиралы купили "Рассыльного" за восемь тысяч рублей и оставили его стоять в Ростове.
"Рассыльный" стоял в Ростове без всякого дела. Разве, что команда парохода от скуки раз в месяц распишется в получении жалованья.
Январский ледоход не пожалел старика, и старик с испуга спрятался в амбаре, куда забило его водой и льдом, и здесь кузен ковчега выждал всю январскую непогоду.
Чтобы после хвастаться в среде юнцов-пароходов:
– Не аэроплан, а в ангаре стоял.
До 10 июня настоящего года команда "Рассыльного" состояла на службе у управления по шлюзованию Дона и только 10 июня была рассчитана или переведена на другие пароходы.
Археология требует затрат, и заботы о шлюзовом музее весьма почтенны, но для чего около года команда на кузене ковчега состояла?
Неужели адмиралы из управления шлюзами думали беспокоить "Рассыльного" для каких-либо поручений?
Машины на "Рассыльном" в пятьдесят старых собачьих сил, а тянуть баржи за "Рассыльного" с большим успехом и с меньшими затратами могли осенние мухи.
ДОН НА КОСТЫЛЯХ
VI
Молодые побеги
Производитель работ на шлюзах № 5 и № 6 в станице Цымлянской и хуторе Красном В.Р. Маевский.
Вениамин инженера Водарского, младший в семье производителей работ, приехавший на постройку донских шлюзов прямо со школьной скамьи.
В управлении по шлюзованию Дона известен, как специалист по покупке леса.
Для нужд шлюзования необходимо было большое количество леса и притом самого разнообразного. Лес круглый, шпунтовый, свайный.
На покупку леса ассигновывалась очень большая сумма – что-то вроде пятисот тысяч рублей.
И вот эту ответственную покупку инженер Водарский, калиф на год в управлении шлюзами, поручил молодому инженеру Маевскому:
– Ведай, юноша ………рниками. Пробуй силы на "….ле".
Инженер Маевский поехал делать закупку в Вятку и, ознакомившись с ценами, стоящими на лес, приобрел там на корню большую партию разного леса.
Это было в конце лета прошлого года.
Сделав заказ на лес, Маевский вернулся на Дон. А лес должны были погрузить на плоты и сплавить из по Волге до Царицына, а оттуда поездами до Калача, где лес нужно снова погрузить уже на донские плоты и спустить его по Дону до станицы Николаевской, где управлением по шлюзованию при сооружении шлюза № 3 построена лесопилка.
Первая партия леса была сплавлена во-время и во-время же доплыла до Николаевской станицы, а следующие три партии принуждены были совершать вояж с приключениями.
Вторая часть почему-то застряла в Калаче и в путь по Дону не двинулась, обростая там мохом и заменила собою клуб для вечерних концертов лягушек в Калаче.
Третья партия рискнула двинуться в путь по Дону и была
разгромлена ледоходом и, таким образом, разделила по-товарищески участь шлюзового флота.
Четвертая же партия леса, самая значительная, так основательно застряла в Калаче, что на выручку ее бросались не только десятники[,] обычно принимающие лес, не только молодая помесь лешего с водяным в управлении шлюзами инженер Маевский, но и сам вице-адмирал шлюзового флота Водарский, сидящий в настоящее время в Царицыне и принимающий за Маевского лес.
Очевидно, качества леса требуют внимательного осмотра, если не десятники и не скупщик леса Маевский, а сам помощник начальника работ Водарский принимает лес.
Или, может быть, в четвертой партии – самое главное и самое большое количество леса и молодому Маевскому не под силу принять купленный им лес?
Пережившие прошлый ледоход опасаются, как бы приемка леса не затянулась до нового ледохода, любящего плоты зазевавшихся людей доставлять владельцам:
– В разбросанном виде – в виде щепок.
А опытные лесопромышленники отмечают, что плоты принято спускать не перед ледоходом, а после него и гибель третьей партии леса для шлюзов объясняют поздней его отправкой в плавание.
Но к чему гадать: можно утопить плот Маевскому, но нельзя Водарскому – старый инженер, видевший не менее тридцати ледоходов.
Вернемся к Маевскому.
Молодой инженер возвратился из лесного царства и решил исполнить покупку леса на месте.
Каждому хочется быть Христофором Колумбом – отчего им не сделаться Маевскому.
Сел на пароход и открыл станицу Багаевскую на Дону.
Ездил на Каму, был в Вятке, слушал шум бора, а часть леса купил в станице Багаевской.
Станица Багаевская славится арбузами – житница арбузная.
И когда инженер Маевский слез в станице Багаевской, то там сперва разнесся слух, что приехал инженер со шлюзов и по рублю за арбуз предлагает.
Маевскому долго пришлось убеждать багаевцев, что он приехал покупать лес, а не арбузы.
Лес около станицы Багаевской растет только на острове
Буят <?>, да и то такого роста, что "донские пираты", года два назад ограбившие пароход "Петр", были на голову выше самого высокого дерева на острове.
Водится еще лес на лесных биржах, но и тот доставляется оттуда, куда ездил инженер Маевский – на Каме, на Вятке. Оттуда плывет до Царицына, из Царицына едет в Калач, из Калача плывет по Дону мимо станицы Николаевской в станицу Багаевскую.
В станице Багаевской существует торговый дом "Надежда", снабжающий лесом окрестные станицы.
– Тому пару пластин, тому подтоварники.
Цены на лес стоят, понятно, в Багаевской не только выше цен на Каме и в Вятке, но и в Царицыне.
Расходы на доставку, естественно, повышают цены.
Бывший на Каме и в Вятке Маевский этого не мог не знать.
По сравнению с царицынскими Дедушенками и Максимовыми, королями пиленного леса, торговый дом "Надежда" торгует:
– На медные деньги.
Маевский рассыпал перед ними золото.
"Надежде", жившей слабыми надеждами на большие барыши и большую торговлю, оставалось кланяться и благодарить.
К Золушке посватался Иван-царевич, пренебрегший камскими и царицынскими лесопромышленными невестами.
Маевский не ограничился покупкой у "Надежды" леса – он решил вполне осчастливить людей.
Купил у них еще и две баржи для доставки леса в Николаевскую станицу.
Баржами их собственно впервые назвал сам г. Маевский да его товарищи по донскому адмиралтейству ведомства путей сообщения.
А хозяева баржей звали их, должно быть, "белянами" – временными баржами для перевозки леса.
Строятся такие "беляны" на один рейс из обрезков и бракованного леса. Постройка "белян" легкая, и не расползаются они, а держатся почти, что на одном "честном слове", а не на гвоздях.
Стоимость таких баржей, если их пара – не более двух тысяч рублей.
Иван-царевич, оживший на Дону под псевдонимом инженера Маевского, уплатил за баржи восемнадцать тысяч рублей, хотя цена им в настоящее время девятьсот рублей, когда они годны только на слом или на дрова.
Адмиралы судили иначе: записали их в состав флота под № 44 и 45 и дали им возможность в настоящем году подвергнуться ремонту и приодеться за счет управления по шлюзованию Дона: на этих баржах адмиралы постлали полы из "горбылей".
Золушка погрузила на просватанные баржи леса и, может быть, в первый раз в жизни, отправила лес против течения Дона.
Проводила и заплакала:
– Прощай, Иван-царевич. Не поминай лихом, везучи в лес дрова.
А казаку, приехавшему купить пару пластин для хаты, Золушка хвасталась:
– Раньше мы лес из Царицына мимо Николаевской станицы провозили, а теперь шибко заторговали и самому Царицыну ножку подставили, из-под носу у него покупателя вырвали.
Теперь же, если бы мимо станицы Багаевской проплыли баржи № 44 и 45, вся Багаевская высыпала бы на берег смотреть:
– Как дрова по Дону под номерами плавают.
Ведь "беляны" обычно продаются на дрова, как только они доставили лес и больше не нужны.
Аптекарь скажет, что если дрова в виде баржи плавают, значит прочно синдитиконом склеены, а простой неученый человек, в сбыте синдитикона незаинтересованный, махает рукой:
– Дрова плавают, значит государственные кредитные билеты утонули.
Заслужив прочную славу Колумба, умеющего и в Багаевской лесные богатства найти, и в дрова душу баржи вдохнуть, Маевский вернулся к прямым своим обязанностям:
– Производителя работ.
На этом амплуа он снискал себе название Маевского-вездесущего.
В станице Константиновской им снята квартира за семьсот рублей на Донской улице, где досужие домохозяева до сих пор еще не закрыли ртов от удивления, узнав, что Маевский дал за квартиру, ходившую за четыреста рублей, семьсот рублей.
В станице Цымлянской он снял другую квартиру со всеми удобствами:
– Даже с биллиардами.
В виду военного времени пустовала безработная пивная с бездельничавшими биллиардами.
Маевский и здесь выступил в роли Ивана-царевича и сосватал Золушку-пильзенскую распивочно и на-вынос.
Хотя Золушке пришлось кое-чем поступиться:
Маевский снял квартиру с правом пользования биллиардами.
Наконец, на сооружении шлюза № 5 у г. Маевского также есть помещение.
Плюс еще временный барак, также готов к услугам г. Маевского.
Чтобы укрепить за собою славу вездесущего, Маевский не
удовлетворился катером, бывшим в его распоряжении, и
исходатайствовал у г. Водарского автомобиль.
В Ростове был куплен за восемь тысяч рублей автомобиль, и на нем г. Маевский тронулся в пробный путь до станицы Константиновской.
Конвоировал его шлюзовой автомобиль, везший г. Водарского.
Но молод-ли был автомобиль и без гувернантки не привык ходить или слишком стар и вследствие этого по-старчески капризен, по пути он остановился и настойчиво потребовал ремонта.
Ремонтируется-ли этот автомобиль и до сих пор – неизвестно, но за фотографию:
– Инженер Маевский на своем автомобиле.
Любители предлагают большие деньги.
Любители знают, когда можно предлагать большие деньги.
Оценивая заслуги инженера Маевского, делающего на донских шлюзах молодые побеги, первые шаги, которые трудно назвать даже по привычке робкими, нельзя не отметить:
– Его находчивость в станице Багаевской.
– Его остроумие в Цымлянской станице, где техники и чертежники имеют возможность исключительно благодаря ему коротать часы досуга за биллиардами.
И его скромность в большом лесном деле:
– Я покупал, а старшие пусть примут.
Чтож, будем ждать, когда его погладят по головке за удачную покупку леса.
Пока же:
– От правого борта в середину.
ДОН НА КОСТЫЛЯХ
VI
Экономия прежде всего
Экономия инженера Водарского.
Картина сильно комическая и смотрится с захватывающим интересом.
Как известно, на донских шлюзах работают пленные. Небольшую партию их нужно было перебросить из станицы Константиновской в станицу Николаевскую.
Инженер Водарский отправился на пристань пароходства братьев Парамоновых и повел с агентом пароходства разговор о том, сколько будет стоить доставка партии пленных в 30 человек на их пароходе до станицы Николаевской.
Агент назначил цену по 30 копеек с человека.
Водарский предложил по 20 копеек.
Агент не уступал.
Тогда экономный инженер Водарский вспомнил о своем флоте.
Быстро приказал пустить пары на одном из "шлюзовых" пароходов и доставить пленных на "шлюзовом" пароходе в станицу Николаевскую.
Пленные отбыли к месту работ на "шлюзовом" пароходе, а инженер Водарский ушел домой с сознанием чести – вместо: "честно" исполненного перед страной долга:
– Блюсти каждую копейку.
А он соблюл не одну копейку, а триста.
Правда… снаряжение парохода стоило гораздо дороже трех рублей, которые г. Водарский не решился, блюдя казенные интересы, "передать" Парамоновым, но долг и экономия прежде всего.
А потом уже рассуждения о том, что путешествие парохода в
станицу Николаевскую и обратно, занимая в общем с поднятием пара и выгрузкой пленных девять часов, стояло не менее пятидесяти рублей.
Инженер Водарский думает, что съэкономил три рубля, мы думаем, что перерасходовал минимум сорок рублей.
Но экономия прежде всего. Нет богов выше экономии и Водарского – пророка ее.
Пусть экономит, но только по воскресным дням – все-таки воскресных дней в году только пятьдесят два и экономия по системе Водарского тогда принесет убытка не более двух тысяч в год.
От экономии Водарского перейдем к другой, смелой идее экономического же характера, но, очевидно, задуманной не в воскресный день, а какой-нибудь высокоторжественный день.
Эта картина в шлюзовом кинематографе носит название:
– Поцелуй "Вислы" – сильно драматическая картина, с убытком для казны в несколько тысяч рублей.
Действие развертывается на Дону, близ устья речки Черной и заканчивается утоплением баржи.
В прошлом году днем из станицы Константиновской вышла "Висла" и в нескольких верстах от станицы, близ устья Черной встретила два парохода Донского пароходства "Оку" и "Ермака", тянувших две баржи.
Капитан "Вислы" дал сигнал встречным:
– Выбирайте дорогу.
Встречные выбрали дорогу, пойдя влево, а "Висле" отдали правую сторону Дону.
Дон в этом месте узкий, и "Висла", подойдя к яру, замедлила или даже остановила ход.
Встречные пароходы прошли, но взмахнулъ – вместо: "взмахнули" хвостом из баржей.
И вторая из баржей боком наползла на нос "Вислы" и получила пробоину.
Пароходы продолжали тянуть, и баржа все больше и больше бередила свою рану, пока не затонула здесь же, на глазах у зрителей.
Будь "Висла" помоложе и баржа годами поменьше, можно было еще кое-как объяснить их поцелуй взаимным влечением, но обе – и "Висла", и баржа – близкие родственники "Рассыльного" и в протоколе, зафиксировавшем это происшествие на реке, пришлось сказать, что несчастье произошло по вине капитанов "Оки" и "Ермака".
В таком же виде был представлен о случившемся рапорт вице-адмиралу Водарскому.
В баржах Донское пароходство доставляло управлению по шлюзованию Дона материалы для построек: масло, железо и уголь: двадцать тысяч пудов курного угля и восемь тысяч пудов антрацита.
Документальные данные в виде рапорта, протокола и свидетельские показания давали управлению по шлюзованию Дона полное право предъявить к Донскому пароходству иск об убытках, и, опираясь на эти данные, надеяться на счастливый для управления исход дела в суде.
Но экономия высокоторжественного дня диктует иные шаги.
Управление по шлюзованию Дона покупает у Донского пароходства затонувшую баржу за хорошую цену и принимает на себя выгрузку из-под воды товаров.
Баржа продолжает сидеть под водой… "и в распухнувшее тело раки черные впились".
Гастрономы одобряют мясо, вымокшее в уксусе, но железо, вымокшее в воде хотя бы и намеченное для шлюзования Дона, едва ли годно для построек.
Масло годно теперь для промасливания Дона. Около Черной, говорят злые языки, не то, что иголки, топоры плавают – так хорошо промаслен Дон.
Баржа же, выглядывая из воды, увеличила число субмарин в шлюзовом флоте и из воды вылезать не хочет:
– Жарко.
Недоволен один юрисконсульт при управлении шлюзами: за две тысячи рублей в год жалованья он желал бы хотя бы изредка иметь возможность быть полезным шлюзам, но и на этот раз его обошли:
– Дело кончилось миром.
А он-то "чернил" уже исковое прошение, репетировал краткую, но выразительную речь в суде:
– Господа судьи! Среди бела дня безнравственная баржа лезет целовать божественную "Вислу", ту, которая меняет хозяев, как перчатки модница, в самый нос. С высот дымящегося Синая… одним словом, прошу взыскать.
Дамы с букетами, товарищи с рукопожатиями.
И вдруг, вместо этого адмиральская песенка:
– Субмарина! Пухлая такая!
– Субмарина! Вот она какая!
Экономия высокоторжественного дня не поддается учету.
Можно только надеяться, что субмарины в готовом виде в кправлении шлюзами приобретаются дешевле "белян", купленных Иваном Царевичем-Маевским у багаевской Золушки-торгового дома "Надежда".
Не девять тысяч за субмарину – уже не безнадежное препятствие.
Говоря об операциях на воде инженеров по шлюзованию Дона, нельзя обойти молчанием некоторых "десантных" их операций.
В станице Константиновской на Баржевойулице существовал дом наследников вдовы Поляковой.
Дом, как дом, но с единственной слабостью:
– Медом не корми – только ремонтируй.
Ремонтировала сама г-жа Полякова, ремонтировали наследники ее и, наконец, взялись инженеры.
Заарендовали дом за четыреста рублей в год и обязались, кроме того, сделать на дворе постройки, на сумму до двух с половиной тысяч рублей, как это они найдут нужным сделать.
Закипела работа…
Наследники вдовы Поляковой с благодарностью записали имена арендаторов в поминальные книжки:
– О здравии.
В темной народной среде в связи с широким размахом инженеров родилась легенда, что, будто бы[,] где-то растет такая трава, что, если ее бросить на дороге, по которой ходят инженеры, так они обязательно дом с собственным ремонтом заарендуют у обладателя травы.
В доме сумасшедших уже сидит несколько несчастных, не нашедших травы. Дома несчастных стоят неотремонтированные.
В ночь на Ивана Купалу в заповедном лесу задержали двух безумцев-домовладельцев, искавших "инженер-траву".
Безумцы хотели снимать пенку с высокоторжественных дней, дней экономии. Позор на их головы.
ДОН НА КОСТЫЛЯХ
VIII
Фон-Разуваев
Казна велика и обильна. Донской край богат своими недрами и потому на шлюзовые рабоды спешно потребовались варяги.
Прийдите и поставляйте.
Варяг прибыл из Курляндской губернии Владимир Сократович Гаусман.
Были Гутниковы и Двячкины , но поставку камня на шлюзы передали не им, а варягу – Гаусману.
Прежде, чем сделаться варягом, подрядчик Гаусман выдержал искус на шлюзовании Донца в роли техника или десятника с окладом в пятьдесят рублей.
"Нашлюзовавшись" в достаточной мере, г. Гаусман принял русское подданство в первые дни войны и выступил в роли подрядчика.
Некоторым дамам, привыкшим видет Разуваевых и Калупаевых в поддевках и картузах, с засаленными козырьками, прекрывающими плутоватые глаза, даже нравилось, что шлюзовой подрядчик носит котелок и бреет бороду. Не говорит: "тае", а сыплет техническими терминами.
Твердо узнав, где зимуют шлюзовые раки, фон-Калупаев из Курляндской губернии стал причесываться под либерального подрядчика, тем более, что это не так-то уж трудно.
Вместо поддевки – пиджак, вместо "тае" – квинт-эссенция из дешевого энциклопедического словаря, и легковерные люди, привыкшие с птичьего полета обозревать окрестности, спешно заявляют:
– Либеральный подрядчик! Все превзошел, даже депеши составлять может.
А либеральный подрядчик в это время под шумок стал устраивать свои дела. И устроил их очень и очень успешно.
Нескоро на Дону закричали:
– Золото, золото падает с неба – прямо в карман г. Гаусману.
До этого г. Гаусман успел завоевать себе на донских шлюзах положение подрядчика на все руки.
Стал прямым дополнением к управлению по шлюзованию Дона.
Легкомысленные люди думали, что Гаусман – скромный резчик по камню, а он оказался резчиком по золоту.
Временный начальник работ инженер Водарский заключил с ним договор на поставку камня на таких условиях, что Гаумсан за десять месяцев смог получить 176 тысяч рублей авансом.
Сумел быть таким поставщиком камня, что Гутниковы и Двячкины, несмотря на свои более льготные для казны условия – увидели "отворот поворот по снегу".
Гутниковым и Двячкиным, предлагавшим камень лучший по качеству и притом без авансов, была дана скромная возможность погрузить одну или две баржи камня, а г. Гаусман, отдавая худший камень, купался в авансах.
Не ограничиваясь камнем, г. Гаусман брался за все.
Скромный техник, подданный Гогенцоллерна до войны, на Дону имел возможность дать отступного г. Козорезову, когда тот намекнул, что дача, какую покупает учительница Цепкова, может быть куплена им.
На хуторе Костины Горы на Донце скромно прозябала в неизвестности дачка казачек Ивановых. Не дачка, а виноградный садик в полтора-два куста винограда.
Поднимая весной свои лозы в саду, казачки Ивановы думали, что если бы им дал кто-нибудь за сад пятьсот рублей, так они бы сочли того человека за благодетеля.
Не знали они, что на Дону, когда туда приехали инженеры, воскресли сказки Шахерезады, и не предполагали, что им, скромным казачкам, придется быть действующими лицами в одной из "Тысячи и одной ночи" на донских шлюзах.
К Ивановым явилась учительница Цепкова и предложила за сад 1800 рублей. Казачки охотно продали сад. Даже не задумались, как это учительница Цепкова, жившая на тридцатирублевый оклад жалованья, могла увлечься мыслью облагодетельствовать казачек Ивановых и на какие деньги она купила их сад.
Когда учительница Цепкова шла в сад Ивановых благотворить, из-за угла выглядывал злой гений Ивановых – мелкий подрядчик Козорезов. Он сразу почуял:
– Золотом пахнет
Кто знает, что сделал бы злой гений Козорезов, если-бы из-за другого угла не выглядывал добрый гений – Владимир Сократович Гаусман.
Он спас Ивановых и дал возможность Цепковой сделать доброе дело для Ивановых.
Ормузд и Ариман сошлись около садика Ивановых и
сторговались на отступном.
– Если Цепкова купит у Ивановых сад – Козорезов получает тысячу рублей деньгами и триста кубов камня, положенного в саду Ивановых.
Сошлись… Порок в лице Козорезова был "наказан" векселем и деньгами, а добродетель в лице Гаусмана также не была в убытке.:
– Он подал дачу Ивановых управлению по шлюзованию Дона за девять тысяч рублей.
Вот одна из сказок донской Шахерезады.
Всем по усам текло и всем в рот попало за исключением казны, купившей сад под карьер для выработки камня, которого там нет.
В этом саду инженерам в свободное от занятий время можно заняться гончарным производством: сад изобилует глиной.
Любопытные спросят:
– Как же будет Козорезов получать с Гаусмана триста кубов камня из сада Ивановых. – вместо:
На этот вопрос два ответа:
– Триста кубов камня стоят девять тысяч рублей.
– Гаусман имеет несколько карьеров сам и на некоторых казенных состоит подрядчиком.
А Козорезову – "как не назвал – лишь бы обедать позвал" – камень не меченный и, если он камень, а не глина, – Козорезов его возьмет.
За отсутствием абрикосового варенья – едят и вишневое.
Путь Гаусмана к болоту устлан не одним щебнем и камнем – он же поставщик угля, он же подрядчик по ремонту по ремонту баржей
шлюзового флота.
Он же и строитель бараков для пленных, он и кормилец их, он же и поилец.
Шлюзовой Мюр и Мерилиз.
Не столько либеральный, сколько универсальный подрядчик.
Раньше в нем наблюдалось стремление к коллекционированию счетов. Всякие счета писались на его имя.
В настоящий момент наблюдается обратное явление: Гаусман уклоняется от счетов.
В Константиновской станице в былое время в любом магазине Гаусман был желанным гостем.
Аптекарь ему бензин отпускает, владелец паровой мельницы муку и так далее.
– Запишите.
Это "запишите" не было тем "запишите", за которым следует – "за счет английского короля", а было магическим:
– Сезам отворись!
Но пришел час, когда нужно было платить по счетам.
Аптекарь идет в управление по шлюзованию, и инженеры любезно говорят:
– Извините, лошади наши бензина не пьют. Обратитесь к Гаусману.
Продавцу муки говорят, что будут оплачиваться только счета, написанные на имя управления или отдельных производителей работ.
Любители каллиграфии из кредиторов Гаусмана переписывают счета – иные по десять раз и все же по девять и более месяцев не получают денег. школьной скамьи.
Служащие и рабочие на карьерах не знают, от кого они будут получать деньги: от управления шлюзами или от Гаусмана.
Сомнения рабочих и служащих родились на почве наблюдений на карьерах.
На карьерах в урочище Борщовском работали латыши, привезенные Гаусманом, и пленные, доставленные на шлюз правительством. Обе группы рабочих трудились на одних и тех же карьерах, складывали камень в одни и те же штабели. Разница между ними была только в одном: латыши были от Гаусмана, а пленные от управления шлюзами.
Какже - вместо: "Как же" здесь не родиться сомнениям относительно настоящего хозяина на карьерах?
Приказчик Гаусман или хозяин Гаусман? Латыши оставили карьеры, и их иски к Гаусману будет удовлетворять суд. Конфликт латышей с Гаусманом – это тоже одна из сказок Шахерезады, вышедшей из тихого Дона, чтобы сказками своими пленить воображение станичников. Латыши были выписаны на одних условиях оплаты, а рассчитывались на других условиях. Гаусман, Гаусман и еще раз Гаусман. Стоит поскоблить даже слегка любое предприятие управления шлюзами, чтобы под верхним официальным – казенным что-ли слоем , обнаружить Гаусмана, все им пропитано. А оглянуться назад – на один год только, и Гаусман – обыкновеннейший техник. Вот кому энциклопедия технических терминов и внешность нерусского подрядчика создала положение, которое не каждому из Гаусманов снится в долгие зимние ночи. Верхом на энциклопедическом словаре Гаусман въехал в управление по шлюзованию Дона, взял аванс и покорил сердце инженера Водарского. Благополучие Гаусмана построено на штабелях камня и угля. Да будет ложе его устлано мягким песчаником.
ДОН НА КОСТЫЛЯХ
IX
Ревизор в розовых очках
В министерстве путей сообщения получили заказную бандероль и в ней пачка номеров газеты "Утро Юга".
– Смотрите на Дону и газеты издаются. Совсем, как у людей. Интересно, как там журналисты пишут: верхом на лошади, а в чернильницы макают пики.
Странно, едят сальные свечи а пишут…
– Что же они пишут?
– Да вот о шлюзах.
– Небось рады, что им шлюзы строим.
– Н-ну, знаете… Радости особенной не чувствуется. Вы
Почитайте-ка.
– Злоупотребления, хищения, бесхозяйственность.
Из пачки газет выпало письмо.
– Присяжный поверенный Елкин просит ознакомиться со статьями в "Утре Юга", и просит уведомить его, как будет реагировать министерство путей сообщения на разоблачения в газетах.
– Странно! И присяжные поверенные
Чиновнику контрольного ведомства Беклемишеву предложили поехать на Дон и собрать впечатления о постройке шлюзов.
– Книги там посмотрите, отчеты.
– Ну, если, например, инженеры шлюзы в степях строят или хотят, чтобы Дон вспять потек – рассоветуйте. Скажите, что это неудобно, непринято.
– Присяжного поверенного Елкина посмотрите. Брюнет он или блондин. Какие папиросы курит, если не курит, спросите, чем питается.
Беклемишев прекрасно усвоил цель своей поездки.
Товарищи провожали его на вокзале.
– Евгению Александровичу Водарскому привет.
– Его превосходительству Юргеничу низкий поклон. Так и передайте.
– Бойцы вспоминают днепровские дни и сенаторскую ревизию.
В вагоне было тепло и уютно. Беклемишев намечал в тиши купэ план действий.
– К Юргеничу надо в полной парадной форме явиться. Начальник работ, генерал.
– К Водарскому можно в тужурке. Запросто явиться и сказать:
– Вы что же это, уважаемый Евгений Александрович, и на шлюзе, и на суше. Читал-читал, какие вы корабли благоприобрели.
С остальными инженерами ласково и доброжелательно встречусь. Все люди – все инженеры, каждый по своему, с кем греха не бывает.
Путь до Ростова промелькнул незаметно.
В Ростове приезд Беклемишева вызвал сенсацию, и она эхом прокатилась по шлюзам.
Инженер Липенский вспомнил Водарского и всю кротость его.
Инженер Маевский грустно запел:
– Уж кая я молодушкой была.
Гаусман светился …….. В управлении шлюзами удивлялись даже. Стоит Гаусман, а за его спиной Водарский и Водирского ……
– В первый раз вижу подрядчика, чтобы ……. его видно было, – сказал Липенский.
– Ты, хлопец, может быть, не трус, а мы видали виды, – закрутив седой ус, усмехнулся Водарский.
Беклемишевосмотрел книги, отчеты и в памятной книжке у себя отметил:
– С подлинным верно.
Поехал на шлюзовые постройки.
– Строите?
– Строим.
– И ничего вообще?
– Ничего вообще.
– Бог в помощь.
– Спасибо на добром слове.
Беклемишев записал у себя в памятной книжке:
– Инженеры в добром здоровье, что и вам от Бога желают.
По возвращении в Ростов вызвал из Новочеркасска присяжного поверенного Елкина.
– Меня командировали на Дон, собрать впечатления.
И потихоньку отметил у себя в памятной книжке:
– Седоват, но был шатеном. Питание нормальное. Вид имеет растрепанный.
Елкин спросил у Беклемишева:
– Убедились в злоупотреблениях? Будете говорить с редактором "Утра Юга"?
Беклемишев изумился:
– А разве он тоже шлюзы строит?
– Чтобы строил, – так нет, а русло Дона расчищает.
– Дилетант?
– Да, к сожалению.
– Нет, зачем уж. Что я живого редактора не видел, что-ли?
– То же – вместо: "Тоже" депутаты шлюзами интересуются. Может быть, запрос в Думу внесут.
Беклемишев был изумлен свыше меры и в памятной книжке отметил:
– Шлюзование, повидимому – вместо: "по-видимому", стало на Дону острой и прилипчивой болезнью.
Но Елкину он бросил фразу:
– Что-ж, будем, в Думе вязать последние узлы.
Елкина поразила эта фраза, и он не решился ответить:
– Шпагату не хватит. Об этом тоже в "Утре Юга" писали. Так, мол, и так, а шпагату для сельско-хозяйственных работ нет.
Хотя Беклемишев мог ответить:
– Это для сельского хозяйства, а для шлюзов найдется.
Загадочную фразу бросил чиновник контроля Беклемишев.
Ведь нельзя же понимать его фразу в буквальном смысле:
– Чемоданы и корзины инженеров по шлюзованию Дона запакуем на месте, а последние узлы будем вязать в Думе.
П……т-ли депутаты, чтобы м……… и манжеты Л………..
et tutti quanti упаковывали и вязали в Таврическом дворце.
Беклемишев уехал в Петроград. Но докладную записку министру он написал в Ростове в гостинице "Астория", где Гаусман …….ется.
Докладная записка или:
– Мои впечатления.
В докладной записке будет несколько глав.
В первой из них Беклемишев докажет, что шлюзование Дона по
………ым книгам проводится вполне благополучно и внешне благопристойно.
Во второй главе на основании личных наблюдений докажет, что Дон течет в Азовское море.
И в третье, что седой шатен Елкин сальных свечей не ест, но "Утро Юга" читает внимательно.
В четвертой главе в лирических тонах опишет скромную подвижническую жизнь инженеров по шлюзованию Дона.
Узлы вязать, очевидно, будет не он.
ДОН НА КОСТЫЛЯХ
XI.
Шумиха и разоблачения
Как жаль, что рабочие и поставщики материалов, имевшие несчастье быть кредиторами Гаусмана, не обещали за находку исчезнувшего было Гаусмана денежного вознаграждения.
Гаусман мог заработать и расплатиться с долгами.
Гаусман нашелся и объявляет об этом по шлюзовой линии в «Приазовском Крае».
– «Я никуда скрываться не думаю и никогда не скрывался, а нахожусь в настоящее время при погрузке заготовленных мною для нужд казны каменных материалов на реке Северный Донец».
Охотно верим, но почему же он об этом не поставил в известность родных и знакомых в станице Константиновской и Ростове:
– Будут кредиторы являться, так скажите им, что я уехал туда-то и буду обратно тогда-то.
Почему нужно из погрузки заготовленных для казны материалов делать секрет?
Ведь на Северном Донце казне будет сдаваться и грузиться камень, а не поддельные кредитные билеты.
Может быть, г. Гаусман заботился о моционе кредиторов, когда скрывал от них свое местопребывание. Так, насколько нам известно, кредиторы г. Гаусмана настолько изощрились в погоне за получением долгов, что в моционе не нуждаются. Наоборот, кредиторы готовы в любой момент перейти к оседлому образу жизни от кочевого по вокзалам, пристаням и «Асториям» в ожидании Гаусмана.
Если же, наконец, у г. Гаусмана нет родных и знакомых ни в
станице Константиновской, ни в Ростове на Дону – мог оставить свой новый адрес в управлении по шлюзованию Дона, где он – не в
поле обсевок, а человек, заведующий всеми шлюзовыми каменными предприятиями, разве что за исключением одной каменной болезни.
Касаясь расчета с рабочими в своем письме, Гаусман пишет:
– «Рабочие мною разсчитываются по мере выяснения количества их заработка, при чем в первой половине сентября полагаю все это закончить».
В этом, очевидно, и кроется тайна ненормальных отношений Гаусмана и его рабочих.
Желудок у рабочих требует пищи, а Гаусман не выясняет количества заработка рабочих.
Рабочий идет мимо хлебной лавки и хотел бы покушать, но, если он верит Гаусману, он властно запрещает ворчать желудку:
– Перестань до выяснения моего заработка. В сентябре покушаешь!
Рабочие привыкли кушать по мере появления аппетита, а Гаусман привык платить по мере выяснения заработка.
Латыши, привезенные Гаусманом на работы, ушли от него, предоставив суду выяснять их заработок.
Очевидно, полагали, что без суда им, может, и ничего не «выяснится».
– «К тому же времени выяснятся и все мои расчеты с управлением работ по шлюзованию Дона», – пишет в следующих строках письма Гаусман.
– То-есть в средине октября. То-есть осенью.
Осенью – когда вообще, цыплят считают. И шлюзовых в том числе.
Здесь нужно отметить одну существенную разницу между выяснением заработка рабочих, производимым Гаусманом, и выяснением расчетов с Гаусманом управления по шлюзованию Дона.
Гаусман плптит по мере выяснения. Гаусману платили до выяснения его работ.
Ему было выдано 176 тысяч авансом, когда не было выяснено, следует-ли ему выдавать эти деньги.
Не было выяснено, поставил-ли он нужное количество камня и кем выставленный камень выработан: рабочими Гаусмана или пленными – рабочими самого же управления шлюзами.
Но авансом дадено было, несмотря на слухи, что Гаусман
загребает жар синенькими, красненькими и радужными чужими руками, несмотря на сомнения, что каштаны из угля добывали
для Гаусмана не одни его рабочие, но и пленные.
Но этот вопрос оставили до осени, если Гаусман обещает осенью выяснить свои расчеты с управлением по шлюзованию Дона.
Осенью – так осенью. Не будем нарушать традиций по учету цыплят и примем осень.
Любопытны строки Гаусмана:
– «Скандальные разоблачения», о которых говорится в заметке (Гаусман имеет в виду заметку о его бегстве, напечатанную несколько дней назад в «Приазовском Крае»), также отсутствуют, а произведенная газетными статьями шумиха, сыграла в руку заинтересованным лицам».
Владимир Сократович Гаусман воскрешает анекдот о том рассеянном мужичке, который не заметил:
– Борода-то была, а вот голова-то не помню.
И «голова-то была», Владимир Сократович, и большая.
Газетные разоблачения отмечали частые визиты подрядчика Гаусмана за авансами. Визиты были чаще, чем воздвигались штабели камня в каменоломнях.
Отмечалась продажа управлению шлюзами подрядчиком Гаусманом дачи учительницы Цепковой за девять тысяч рублей через короткий промежуток времени после того, как она купила ее за тысячу восемьсот рублей у казачек Ивановых, мечтавших о шестистах рублях за свою дачку на глухом хуторе.
Отмечалось, что договор, заключенный между подрядчиком Гаусманом и инженером Водарским, не договор, а одна мнительность.
Ветер дунул – он погас. Или подрядчик исчез в сияньи голубого дня.
Хорошо, если инженер Водарский сможет добавить:
– И так запел он, улетая, как бы смеялся надо мной.
Если разоблачения, указывающие на конкретные факты из деятельности подрядчика, только шумиха, ее можно прекратить и рассеять:
Солидными разоблачениями и серьезными прошениями прокурору окружного суда.
Гаусман вздыхает:
– Шумиха сыграла в руку заинтересованным лицам.
Туманная фраза.
Вильгельм Гогенцоллерн получил несколько статей о Гаусмане и перебросил свои армии с западного фронта на наш?
Алжирский бей, почесав шишку под носом, предложил себя вместо Гаусмана инженеру Юргевичу?
Субмарины шлюзового флота вышли из-под воды и нанялись в каменотесы ради конкуренции Гаусману?
Кто эти заинтересованные лица, которым в руку газетные разоблачения?
По нашему мнению заинтересованные лица только:
– Министерство путей сообщения
– И общественное мнение.
Если им в руку – мы с нетерпением ждем сентября.
ДОН НА КОСТЫЛЯХ
XII
Страшный чемодан
Страшный чемодан…
– Прибежали в избу дети, второпях зовут отца:
– Тятя, тятя! Шлюзовые утащили чемодан.
Тятя поспешно хватает кафтан и бежит убедиться в
справедливости тревоги детей.
К вечеру по станице Константиновской распространяются самые разноречивые слухи.
На Баклановской говорят уже, что мальчик видел, как Гаусман укладывал в чемодан инженера Водарского и писал на чемодане:
– Осторожно! Верх!
На Архангельской улице и этот слух опровергается. Версия о чемодане расцветает новая:
– Ожидается приезд ревизора-чиновника Беклемишева. Гаусману поручено в чемодане увезти все документы, которые ревизору смотреть не следует.
В одно из частных учреждений прибегает запыхавшийся незнакомец и таинственно шепчет:
– Что делать? Чемодан уезжает.
– Какой чемодан?
– Шлюзовой. Гаусман увозит.
– Аванс что-ли новый?
– Нет, скорее грозят от ревизора новые авансы.
– В учреждении беспомощно опускают руки.
– Нам Гаусман ничего не должен. Мы на чемодан ареста наложить не может. Обратитесь к приставу.
Незнакомец отмахивается рукой:
– Я не знаю особа какого класса может распаковать чемодан.
В учреждении снова спрашивают:
– А вы уверены, что в чемодане везутся вещественные доказательства невещественных отношений – вместо:
– Убежден. Я, можно сказать, глаз не своди с этого чемодана.
– Идемте к окружному атаману.
Окружной атаман как раз куда-то уехал.
Незнакомец стонет:
– Что делать, что делать? Чемодан исчезнет.
Езжайте с тем же пароходом в Ростов, не спускайте глаз с чемодана.
Еду!
Прощается и убегает.
В учреждении долго говорят о чемодане.
Пароход призывно гудит раз, другой, третий…
Видевшие отход парохода из станицы слышали чей-то голос, как показалось им из чемодана:
– Прощайте.
–Станичники вернулись к своим занятиям, но по вечерам, сидя около палисадничков, любят и до сих пор поговорить о чемодане Гаусмана.
– Лежит это он на дрожках и стонет.
– Кто стонет-то? Гаусман – вместо
– Нет, чемодан.
– А чемоданы стонут?
– Если кожаные – обязательно. А ежели с незаконными документами, особливо.
О… раз везли на пароходе чемодан с фальшивыми документами. Чемодан попался кожаный. Так весь, бедняга, взмок слезой чемоданной.
На базарах скорбят о незнакомце.
– Исчез, болезный! Может и смерть принял из-за чемодана.
Факт мелкий, но он свидетельствует об отношении народа в нравам на донских шлюзах.
Публика зорко следит не только за Водарскими и Гаусманами, но провожает даже их чемоданы в Ростов, а, может быть, и дальше.
Недаром Козьма Прутков говорил:
– Не бери …..ы – чемоданами выйдут.
Особенно перед приездом ревизора. я в настоящее время не располагаю.
ДОН НА КОСТЫЛЯХ
В больнице
Главным врачем на работах по шлюзованию Дона состоит бывший врач московского округа водных путей Г.Б. Реизов.
Как врач московского округа, он заведывал холерными бараками на Дону, Донце, Усть-Медведице и Хопре.
Врач московского округа Реизов дарит больнице на донских шлюзах для больных рабочих и пленных белье, оставшееся без употребления после холерной эпидемии на Дону.
Белье направляется на донские шлюзы.
А в это время и сам врач Г.Б. Реизов переводится на донские шлюзы и принимает подаренное им белье.
Он устанавливает рекорд быстроты.
Врач Реизов принимает белье от врача Реизова.
Смотритель больницы докладывает ему, что простынь прислано только тридцать три, а в накладной указано – девяносто семь.
Врач Реизов советует смотрителю расписаться в принятии белья согласно накладной.
– А через месяц белье придет в негодность, и тогда можно составить соответствующий акт.
Белье принимается, тем более, что существует пословица:
– Нам не дорог твой подарок – дорога твоя любовь.
* * *
Врач Реизов входит в курс дела и начинает усиленно выписывать для себя спирт.
Инженер Липенский, вездесущий на донских шлюзах, состоящий при больнице в должности старшего Земляники… "в этом деле святом, что есть мочи помогает".
В книге выдачи лечебных материалов спирт утекает в Николаевскую и Кочетовскую станицы на шлюзовые сооружения, а фактически усыхает за столом у врача Реизова и инженера Липенского.
И если бы еще фельдшер был трезвый человек, а то фельдшер Пухляков запаха спирта равнодушно не мог выносить. И там, где врачу сто граммов за глаза довольно, фельдшеру и пятисот мало.
На кроватях лежат больные, отдыхают или мечутся в жару.
А фельдшер в это время девятый шкалик спирту осушает.
И спирт в нем возбуждает мнительность.
Он с криком бросается на пол и требует, что ему мазали пятки иодом.
Сперва налижется, а после смазывается.
Так как фельдшер вносил диссонанс в музыку больничного бюджета и требовал, кроме спирта, иод – его пришлось убрать.
* * *
Инженер Липенский иода не просил и интересовался больше каменными работами во дворе больницы.
Смотритель больницы попросил у него камня и рабочих для замощения двора в больнице. Инженер Липенский прислал рабочих и камень, и скоро двор был замощен. Мостили двор пленные, работавшие на донских шлюзах.
Через некоторое время после замощения двора, смотритель больницы тяжко заболел брюшным тифом и лежал в бреду у себя в комнате.
Инженер Липенский обратил особенное на него внимание. Часто заезжал, справлялся о его здоровье и очень огорчался, когда слышал, что здоровье больного внушает опасения.
Как-то больной пришел в себя и увидел в дверях инженера Липенского.
Инженер ласково кивает головой и спрашивает:
– Как живете, как себя чувствуете?
Больной просит Липенского присесть около себя.
– Не беспокойтесь, я постою. Как ваше здоровье?
– Безнадежно. Умру я скоро.
Липенский его успокаивает, а затем переходит к делу:
– А как у вас отчетность, документы, деньги?
Подходит к дверям, плотнее их прикрываем и начинает расспрашивать о тех работах, которые производили пленные во дворе больницы.
Записал все на листике бумаги и ушел.
А через несколько дней явился снова в больницу с табелью, где были записаны дни и заработная плата каждого рабочего, мостившего двор больницы.
Смотритель был в бессознательном состоянии и не мог напомнить инженеру, что работали не вольнонаемные рабочие, а пленные.
Табель была подписана другим лицом.
Инженер Липенский ходил в Земляниках не даром. И, предлагая больному с температурой в сорок градусов табель для подписи, очевидно, предполагал представить в управление шлюзов посмертное сочинение смотрителя больницы.
И хотя этот номер не прошел и сочинение г. Липенского было подписано другим лицом, но деньги он получил сполна.
* * *
Много пережил бедный смотритель за время своей болезни в шлюзовой больнице.
Мечется в бреду по кровати, бродит по комнате в бессознательном состоянии, попадается под руку револьвер, он приставляет его к виску и спускает курок.
Хорошо, что револьвер был с предохранителем.
Больная мысль подсказывает смотрителю зажечь матрац и положить под голову револьвер. Пламя проникнет в барабан револьвера, патроны взорвутся и тогда смерть.
Судьба спасает его и здесь.
Тогда больной берет бритву и режет ею горло.
И только тогда на стоны больного с разрезанным горлом приходит сторож больницы.
Больного приводят в чувство.
Со стороны, кажется, будто смотрителю больницы нарочно любезно предоставили в бессознательном состоянии отправить себя в лучший мир, где нет Липенских и Реизовых. Выбор оружия для самоубийства приличный, и дело вкуса остановится на револьвере или предпочесть бритву.
Бритва принадлежала фельдшеру – сожителю по комнате смотрителя, револьвер – самому смотрителю.
Неужели этого нельзя было убрать на время болезни?
Смотритель больницы выжил и очень доволен судьбой:
– В шлюзовой больнице лежал и выздоровел!..
Это лучший патент для человеческого организма.
* * *
Больной рабочий Иван Клецер не так счастлив. Он умер в больнице.
Привезли его с шлюзового сооружения и сказали, что жалуется он на запор.
Дали ему слабительное – не помогло. Дали во второй раз – тоже не помогло.
Иван Клецер тает не по дням, а по часам.
Для поддержания сил сделал ему фельдшер впрыскивание. Утром впрыснули, а вечером больной умер.
Через два или три дня вскрыли его в пустом бараке.
И оказалось, что впрыскивание-то было сделано не то.
Может быть, помажь ему пятки иодом, но не впрыскивай того, что не нужно, и жив бы был человек. А то фельдшер иод для себя берег, а больному впрыскивал что попало.
* * *
Так жила и процветала больница на постройке донских шлюзов.
Старший Земляника – инженер Липенский собирал автографы для посметных табелей.
Доктор Реизов, увенчанный лаврами рекордсмена на быстроту, истреблял спирт.
А фельдшер мазал пятки иодом.
Смотритель больницы – младший Земляника – упражнялся в применении способов самоубийства.
Больной Иван Клецер оригинального выдумать ничего для себя не мог и только сумел безропотно умереть.
ДОН НА КОСТЫЛЯХ
В гостях у адмирала Плюшкина
В один из первых весенних дней спускаюсь по 29-й линии в Нахичевани к берегу Дона, где управление донскими шлюзами реставрирует свой флот.
По реке плывут мелкие льдины – последние. Берег полон звуков. Река ожила и далеко разносится стук молотков и радостно гудят в первый раз пароходы.
– Мы молодой весны гонцы.
Немного вправо – шлюзовой караван.
Первое впечатление такое, будто попал в гости к Плюшкину, ставшему речным адмиралом.
Бродил старый скопидом по реке и собирал речную рухлядь.
Старый облезший "Рассыльный", встречающий чуть ли не полувековую весну, легкая, но видно, что молодящаяся "Пчелка" и мать донских пароходов "Висла". Среди старых барж пароходы держатся особняком – плебейки…
Весеннее ласковое солнышко греет шлюзовой флот.
Но лучи его иглами колют старые остовы и, как пальцами, указывают на старые раны и морщины – следы старости.
Солнышко любовно греет пароходы и как бы говорит:
– Шлюзовое адмиралтейство заплатило за весь караван больше двухсот тысяч, не считая денег, затраченных на ремонт.
Лучи шаловливо бегут по просмоленным морщинам судов и возражают доброй маменьке:
– А представитель государственного контроля Беклемишев нашел, что шлюзовой флот стоит не более ста сорока тысяч рублей.
Маменька хмурится, на минутку стыдливо прячется за набежавшую во время тучку и выглядывает сурово:
– Ну, скажем, и сто сорок! Деньги-то ведь казенные.
Лучи снова заглядывают в щели, пробегают по ржавчине
старых речных одров и продолжают семейную полемику:
– Ваша правда, маменька! Пароходовладелец Вавилов до продажи своего каравана шлюзовому адмиралтейству предлагал пароходы компании, капитанов и механиков в рассрочку платежа и собственным ремонтом за сто двадцать тысяч. А если поторговаться
– отдал бы и за сто…
Маменька не желает продолжать полемики и уходит под сень тучки. Видно, как она уходит под тучкой куда-то влево. Может быть, пошла обогреть управление шлюзами.
* * *
Есть люди, которых преследует рок. Человек бежит от рока, а рок его догоняет.
Пароход "Вислу" преследует также рок.
"Висла" с младенческих лет своих в колыбели коломенского завода предназначена была казне.
Строилась для ростовского отделения московского округа путей сообщения.
Было это в лето от Рождества Христова тысяча восемьсот восемьдесят шестое или седьмое.
Подросла "Висла", приодел ее коломенский завод и доставил в Ростов.
Но комиссия от московского округа забраковала пароход.
Простояла "Висла" некоторое время в ростовском порту без определенных занятий, а потом была продана в рассрочку платежа
I.I. Бышевскому.
Стала "Висла" грузы таскать, баржи с лесом из Калача по донским станицам развозить.
Похлопывает хвостом – задним колесом и тащит баржи. Вздохнет около станицы – свистнет, пожалуется на усталость и дальше проходит.
Привела "Висла" И.И. Бышевскому и другие пароходы.
Остальная вся флотилия донская к "Висле" с большим почтением относилась:
– Прародительница.
Когда "Висла" сделалась пассажирским пароходом, пассажиры ездили на ней не столько из-за ее качеств, сколько из-за сына пароходовладельца:
– Володя Бышевский.
– И кают мало, и пассажиры жмутся, как сельди в боченке, и
приходит-то она позже других пароходов, но зато на ней плавает сам
Володя.
На хуторе около Курмана свадьба у купца – Володя свадебный поезд подождет.
В Ростове нужно купить жене следователя руководство, как ухаживать за цветами, – Володя купит и привезет.
Обаятельный человек.
Из-за Володи и ездили на "Висле".
Хороший человек Бышевский вскоре продал пароход семикаракорскому купцу Вавилову.
А Вавилов через два или три года продал пароходы управлению донскими шлюзами.
И "Висла" через двадцать семь лет попала таки в казну.
Новая, только что с завода – была забракована комиссией.
А старая – через двадцать семь лет – была признана годной.
Так, значит, уж на роду написано.
Казну, как и суженого, на коне не объедешь.
Или, может быть, шлюзовые адмиралы восприняли обывательскую психологию:
– "Висла"-то плоха, зато Бышевский хороший человек.
Володя Бышевский был управляющим у Вавилова и управляющим же временно был приглашен на шлюзы.
В виде платного приложения к "Висле".
"Вислу" с первых же дней поставили на ремонт.
Ей суждено было сделаться флагманским кораблем.
Здесь искал вдохновения для борьбы с первыми разоблачениями своей деятельности адмирал шлюзового флота инженер Водарский.
На ремонт ее затратил семнадцать тысяч.
А в настоящем году – новый ремонт.
И, говорят, "Висла" не сможет выйти в плавание раньше середины лета.
Стара стала, слаба стала.
Неподалеку от нее стоит "Рассыльный", старейший на Дону пароход.
Сколько воспоминаний у них… Сколько грез о былом проносилось у них долгими зимними ночами.
И светлые воспоминания "Рассыльного", как он однажды без аварий благополучно дошел до Аксайской станицы и покрыл расстояние в двадцать верст, не требуя посторонней помощи.
И грустные воспоминания "Вислы", когда шумит ветер… Ведь, он навевает печальные думы:
– Также Так же шумел ветер и раньше, когда в непогоду на реке пассажиры вздыхали:
– Володя – хороший человек, но спасательный круг во время путешествия на "Висле" в бурю еще лучше.
Стыдливо спрятав нос, стоит "Князь Трубецкой"…
Этим именем прикрылся пароход "Варшава", который, кажется, еще на заводе усвоил одно правило:
– Право держи.
Всегда держался "право".
Во время ветра капитан просил пассажиров переходить налево:
– Чтобы "Варшава" сохранила равновесие.
На Дону об отважных людях говорят:
– Кто на "Варшаве" не плавал, тот в Бога не веровал.
* * *
Около 29-й линии в Нахичевани на Дону собрана вся речная история в лицах.
Иногда сюда приходят инженеры из управления шлюзами и слушают про старое, про бывалое.
"Висла" вне себя от радости, что ей на старости лет пришлось таки попасть в казну.
"Рассыльный" тоже не жалуется на судьбу: с мундиром из заплат и пенсией на доках.
"Пчелка" рада уютному уголку.
И старым баржам вольготно:
– Хочешь среди Дона тонешь, хочешь – чинишься.
К средине навигации первый рейс совершишь. Если затонуть Бог не приведет, кое-как протаскаешься по Дону, а там ледоход и на доки.
Стучат молотки у адмирала Плюшкина.
Лучи солнечные то туда пырнуть, то здесь пробегут.
Но ведь они не принадлежат ни к какому ведомству, и от их внимания осложнений ожидать не приходится.
Адмирал Плюшкин спокоен.
ДОН НА КОСТЫЛЯХ
Семейная неприятность
В управлении по шлюзованию Дона новая маленькая семейная неприятность:
– Пропали важные документы.
С письменного стола в кабинете заведующего хозяйственной частью инженера Проскурнина исчезли договоры с поставщиками курного угля, антрацита, муки, сапог…
В крестьянском быту могла корова языком слизнуть.
Но в кабинете заведующего хозяйственной частью не то, что коровы, посторонние люди без доклада не допускаются.
Документы могли только затеряться или их взял свой человек.
Зашел в кабинет папиросу у сослуживца попросить, взглянул на кипу бумаг и решил взять почитать:
– Дома читать нечего. Надоело "Арабские сказки" читать.
А инженер Проскурнин ищет документы.
Курьеры не знают, что им и делать:
– Документы искать или холодный пот с инженерского чела вытирать?
Шелестит в архиве бумага, пыль вздымается со старых шлюзовых дел, скрипят дверцы шкафов.
– Отыскиваются документы.
Трудно искать документы новой формации среди старых бумаг.
Третий год шлюзы строятся, еще ни один из шлюзов не закончен, а бумаги исписаны кипы.
Будто, управление призвано обеспечить нас до седьмого колена бракованной бумагой.
Продать на пуды, так даже правнуки заворачивали бы вяленую тарань в шлюзовые бумаги.
Задыхаются в архивной пыли инженеры, но ищут документы.
Найти документы необходимо.
Потому, что управление по постройке шлюзами:
"шлюзов"> в эпоху инженера Водарского было угрожаемо по подрядчикам.
Инженеры Водарский, Липенский и Маевский преданы в руки следственной власти.
После них нужно держаться осторожно.
Можно без драки попасть в лихие забияки:
– Ратники второго разряда из управления шлюзами.
Ищут документы…
Пойди после доказывать, что дешевле трудцати: "тридцати"> восьми копеек антрацита нельзя было купить.
Что курной уголь куплен лучший по качеству и подходящий по цене.
Счастливы инженеры, что документы пропали, не первого апреля, а то бы злые шутники слали в газеты объявления:
– Пропали важные документы из управления по шлюзованию Дона. Не доставившему их по назначению будет выдано приличное вознаграждение.
Были бы инженеры Водарские, а шутники всегда найдутся.
Мнительным инженерам могут сниться дурные сны. Надо на ночь законы выносить из комнаты.
В законе за растраты и подлог – арестантские роты; за уничтожение документов – бубновый туз.
За утрату бумаг – всего-на-всего – выговор.
Выбор, положим, нетрудный, но при мнительности можно с ума сойти.
Мне, впрочем, исчезновение документов представляется очень просто:
– Взял свой человек почитать.
Задержал документы лишний день:
– Про антрацит прочитал, а до муки не дошел. Завтра на место положу.
А завтра инженер Проскурнин уже в дальнем плавании по шкафам.
То к одному пришвартуется, то к другому отчаливает.
Любопытный испугался, в зобу дыханье сперло, гнева Проскурнина боится и документов не возвращает.
– Как-нибудь подкину.
Он-то подкинет, а сколько архивной пыли наглотается пока инженер Проскурнин.
Курьеры говорят:
– Жаль инженеров. Ажно стонут.
Думаю, если стоны инженеров положить на музыку – плакать
можно.
Потеряла я колечко, потеряла я любовь.
Не приведи Бог еще, если инженер Водарский во сне является.
– Шлюзовым атаманом я был, много денег казенных убил… Пред судом за меня помолитесь.
ДОН НА КОСТЫЛЯХ
Водарские во втором издании
В институте путейских инженеров незадолго до постройки донских шлюзов была открыта кафедра по беспечности и халатности. Успешно сдавшие зачеты и экзамены по этой специальности были откомандированы инженерами на работы по шлюзованию Дона.
Инженер Водарский сумел на донских шлюзах создать себе положение профессора легкомыслия.
Инженеры Маевский и Липенский метили в доценты по этой же кафедре.
Их позвали объясниться к судебному следователю.
Казалось бы, очередь за инженерами другой специальности. Хотя бы за строителями.
Но строителей не случилось.
– Не угодно-ли пюре из гнилого картофеля?
Для рабочих на шлюзах нужно было запастись овощами на зимний сезон.
Поручили это дело инженеру, ходящему в Липенских в станице Константиновской.
Заарендовали амбар на берегу Дона за семьсот рублей и стали туда привозить из Закавказья овощи: капусту, картофель, бураки и прочую снедь.
Сложили, заперли и успокоились.
– Песком бы картофель засыпать, – говорили домовитые хозяйки. – Или погреб найти вместо амбара.
Инженер обиделся:
– Все науки превзошел, а чтобы картофель в песке сохранялся… Не проходили.
Но, очевидно, об этом в учебнике мелким шрифтом было напечатано или иногда инженеру и "полезные советы" в календаре читать не вредно, – картофель испортился, капуста пропала, бурак пропал.
Зима была сырая и овощи промерзли, отсырели и к весне приветствовали дежурного по небрежности инженера зловонием.
Позвали комиссию. Комиссия пришла, понюхала и пошла прочь.
Началось великое переселение пропавшей снеди из склада в сорные ямы.
Днем и ночью скрипели возы, увозя подальше загнивший картофель и гнилую капусту.
Стоило-ли из Закавказья привозить овощи, чтобы эвакуировать их в выгребные ямы?
Если в управлении шлюзами имеются любители похоронных процессий, то нужно было где-нибудь по дешевой цене купить партию отбросов и возить их по станице себе на славу, родителям на утешение.
В Закавказье овощи инженерам отдавались не даром, за провоз их железные дороги также взяли деньги, аренда амбара также денег стоила.
Операция картофельных дел мастера в станице вызвала толки. И на базаре было решено предложить управлению по шлюзованию Дона еще одного инженера из среды станичных хозяев.
– Так как шлюзы еще не строились, а убытка у казны уже много, возьмите в инженеры Секлетею Григорьевну.
По крайности[,] картофель вам соблюдет. И так как без диплома, то дешевле возьмет.
Не успели картофель гнилой в землю зарыть, гвозди поплыли.
Нам, простым смертным, шлюзы, Бог миловал, не строившим, функции гвоздя представляются так:
– Берется гвоздь и вбивается, куда следует.
Инженеры любят гвозди в заржавленном виде.
Взяли несколько ящиков гвоздей, свезли их на дрогах на берег Дона и поставили около своей пристани.
Поставили и на барометр взглянули:
– Слава Богу, кажется, на дождь идет.
Им советовали спрятать гвозди на пристани, но инженеры оставили их на берегу.
– Карасей, вон, в сметане едят же…
Пошел дождь и снес ящики с гвоздями с обрыва на берегу в воду.
Заржавленные гвозди отправили на шлюзовые сооружения, а станица обогатилась новым анекдотом:
– Как инженеры на поплавок гвозди ловили.
Один смешливый станичник все любопытствовал:
– А на гроб инженерам какие гвозди идут?
Его успокоили:
– Инженеры не умирают. Они – отчисляются. Самых способных отчисляют по судебному ведомству, средних
– по путейскому. А которые строют, тех на небо живыми берут.
– И много их на небе?
– А ты на земле строителей видел?
Смешливый станичник заплакал. Очевидно, не видел.
Он не видел – другие видели.
Строил инженер Фидман шлюз № 1 в станице Константиновской, – наводнение помешало. Дон в половодье расшалился и затопил котлован. Лесу унесло на несколько десятков тысяч.
Казаки перестали ловить сомов и ласкирей. Ловили подтоварники и шестидюймовки.
Только думали за сомов приняться, новое половодье в настоящем году затопило сооружения на шлюзе № 2, но необхидимость "необходимость" в нем назрела.
Инженер-строитель должен весной парить над сооружением.
И потом, если водятся летающие рыбы, почему не быть летающим инженерам?
Зоология, как и всякая наука, должна пополняться новыми экземплярами особей.
Казаков, как людей земных, огорчают шлюзовые работы.
– Строют, а строений не видно.
Во-первых, – вода еще не спала, и некоторые сооружения под водой, а, во-вторых…
Половодье может облегчить работы инженеров.
Снесет сооружение из Николаевской станицы в Константиновскую, – любуйтесь шлюзом.
Хоть плавающие, но шлюзы.
Закинул удочку подальше – бревно клюнуть может. А бревно теперь дороже осетра икряного стоит.
Казаки ждали шлюзов. Костылей для хромавшего на перекатах старика Дона. Ждали строителей, а приехали Водарские со чады и домочадцы.
Раньше хоть по фамилиям различали:
– По счетам получать надо с Липенского.
– Лесное царство у Маевского.
А теперь и фамилий не знают.
– Приходил со шлюзов какой-то Липенский.
– Вчера в клубе Водарского видел.
– Водарский не мог быть в клубе, – он в Петрограде.
– Не Водарский, а ужинал.
К сведению врачей:
– Ослаблению памяти способствует близкое знакомство с деятельностью инженеров.
Есть случай понаблюдать и наблюдениями поделиться с
публикой.
– Позывает на картофель, – Липенский во сне мерещился или дурно лежали?
– Тошнит – перед половодьем.
Когда ехали на Дон благодетели-инженеры, впереди шли барды и славословили инженеров.
– По проектам одного из них строились какие-то каналы в Германии.
Среди пленных, работающих на шлюзовых сооружениях, имеются инженеры и техники.
Возвратясь на родину, они едва-ли воспользуются системой строительства донских шлюзов.
Разве только, когда в детство впадут.
ДОН НА КОСТЫЛЯХ
Тающий сахар
Сахарный вопрос стал тревожить и безмятежно живущих строителей донских шлюзов.
Заведующий шлюзом № 2 слышит отовсюду испуганные голоса:
– Сахара нет, конфект тоже нет, скоро будут выдаваться карточки на бумажки для конфект.
На руках у инженера пленные, работающие на шлюзе.
Он запрашивает управление по шлюзованию Дона:
– В кладовой имеется только восемьдесят пудов сахару. С чем будем дальше давать чай пленным?
Начальник работ по шлюзованию Дона инженер Юргевич отвечает кратко:
– С патокой.
Инженер со шлюза №2 купил двести пудов патоки.
Сахар же запер под замок в кладовой.
Хотя по нынешним временам можно было бы спрятать его и в несгораемый шкаф.
Но купить несгораемый шкаф – сложное дело. Надо найти сначала подрядчика, который согласился бы поставить на шлюзы несгораемый шкаф. Потом нужно было бы выдать этому подрядчику аванс, потом погрузить этот шкаф на баржу, баржа должна была бы затонуть.
Сложное дело, что и говорить.
Стали пленные пить чай с патокой, а сахар продолжал храниться в кладовой.
Запросили служащие шлюза № 2 управление по шлюзованию Дона по телеграфу:
– Нельзя ли за плату распределить сахар между служащими шлюза?
– Не трогать ни кусочка, – ответил по телеграфу инженер
Юргевич.
В июне инженер Юргевич посетил шлюз № 2.
Шлюза самого еще нет, и потому инженер Юргевич обратил внимание на сахар:
– Сколько пудов в кладовой?
– Пятьдесят.
– Где же еще тридцать?
– Тридцать пудов посылаем вам в Ростов по распоряжению, исходящему из управления шлюзами.
– Не посылать! Пусть сахар лежит.
Сахар остался в кладовой.
Служащие шлюза № 2
– кто в пригдядку, кто в присоску, а кто постарше – в прикуску – пьют чай. И за чаем вспоминают историю кладовой.
В прошлом году в этой же кладовой под замком лежало 60 пудов сахарного песку.
Открыли как-то кладовую, чтобы проверить сахарную наличность, а сахару осталось два пуда.
Усохло или растаяло пятьдесят восемь пудов сахарного песку.
Очевидно, домовой в кладовой слишком часто пил чай в накладку.
Да не только сам пил, а и знакомым ведьмам посылал сахарный песок.
Кладовая осталась та же. Домовой, должно быть, тот же, потому что полицейских протоколах не было повести о задержании сластолюбивого домового.
Если домовой пил чай с сахарным песком, отчего ему от рафинада отказываться?
Сам не справится, ведьмы помогут, ведьмы упьются сладким чаем – мыши помогут.
Мыши-то, ведь, карточек на сахар не получают, где им добыть сахару, как не в хозяйстве управления по шлюзованию Дона и его филиальных отделениях?
Крюков Федор Дмитриевич
Литературное наследие Ф. Д. Крюкова составляет более 350 произведений, находящихся в периодической печати и будем надеяться их когда-то переиздадут.
В 1898 году Федор Крюков посетил станицу Константиновскую. Затем свои воспоминания опубликовал в очерке «На Тихом Дону» в журнале «Русское богатство» за 1898 год № 10.
Он пишет: «Резкий свисток парохода... Я просыпаюсь и выхожу на палубу. Ласковый утренний ветерок веет мне в лицо. Мы у Константиновской станицы. Еще рано. Небо, покрытое синеватыми облачками, небо зарумянилось. Водная поверхность, широкая, спокойная, блестит зеркальной гладью. Плоский берег с зелеными вербами, дома станицы, крытые железом и тесом, белые и желтые, сады с пирамидальными тополями, склады угля и земледельческих машин на берегу, пристань, пароходы, огромные, неуклюжие барки с бурлаками в красных рубахах, целый лес мачт — все опрокинулось и любуется собою в воде. Паром, устроенный на двух плоскодонах, наполненный людьми и повозками, малорослыми лошадками, помахивающих хвостами, переправляется с плоского низкого берега к станице.
Чем-то давно знакомым, родным, ласковым повеяло на меня от этого утра, от широкого молчаливого простора степи, от дальних седых курганов, от просыпающейся станицы, от зеркальной, точно застывшей реки с паромом, толпой казаков и маленькими лошадками...И горячее чувство какого — то неудержимого любовного порыва к родине, к этой тихой реке вспыхнуло вдруг в моей груди, и так мне захотелось обнять кого — нибудь близкого, родного и заплакать от умиления и непонятной грусти...
Через полчаса мы покидаем станицу Константиновскую и вступаем в плоскую степную часть Дона, с низкими, далеко не живописными берегами. Кругом — степь, то зеленая, ровная, с сизыми и зелеными горами вдали; то песчаная, желтая, с тощею растительностью, почти безлесная, с жалкими рощицами вер, с песчаными дюнами и буграми, поросшими бурьяном. Влажный крепкий ветер бежит нам навстречу.
Далеко позади, в сизом тумане видна оставленная нами Константиновская станица; впереди белеет церковь какого — то хутора и распростертые в воздухе, обтянутые парусиной крылья ветряной мельницы. Кстати: эти распростертые в воздухе крылья — непременная принадлежность каждого населенного пункта в Донской области. Куда бы вы ни глянули, вы повсюду, в отдалении, вблизи хуторов, станиц, на курганах и возвышенных местах, увидите несколько «ветряков».
На брехалке
Посредине главной улицы города шла широкая аллея из чахлых белых акаций. Аллея эта возвышалась примерно на пол-аршина над мостовой, была обведена невысоким забором из столбиков с наложенной на них одной узенькой дощечкой, забором, который по его незначительности игнорировали все: — и люди, и собаки, и скот. Вдоль аллеи, между деревьями, стояли простые низенькие скамейки без спинок. На перекрестке с центральной улицей, шедшей к реке, было две будки. Одна пустая, круглая для объявлений, другая пятигранная, с окнами и помещением внутри для продавца и его товаров. Обе будки были выкрашены масляной краской в бледно- зеленый цвет. Когда-то они видели хорошие времена. Будка для объявлений была сплошь заклеена большими цветными афишами, извещавшими о приезде в город различных столичных знаменитостей, а в пятигранной будке бойко торговали газетами и иллюстрированными изданиями. В описываемое нами время на облезлой и пестрой от обрывков бумаги круглой будке одиноко висело маленькое объявление местного комиссара, призывавшее товарищей граждан платить подоходный налог, а в будке для газет бойко торговали папиросами и подсолнухами.
Тут же на углу, на высокой мачте висел одинокий керосино — калильный фонарь.
С утра до позднего вечера по этой аллее толпился народ. Ходили парами, втроем, вчетвером целыми шеренгами от перекрестка с центральной улицей до собора и обратно от собора до Центральной. На всем остальном протяжении аллея была пустынна, и редкий пешеход проходил по ней изредка торопливыми шагами.
В разные времена жизни города и публика была разная. Было время, когда на этой аллее мелькали синие мундиры, или белые кителя офицеров, щелкали шпоры, нарядные дамы выставляли напоказ свои новые туалеты, между них элегантно одетые ходили ученики мореходного училища, реальной гимназии и местные гимназистки. Можно было видеть здесь и генералов в пальто на красной подкладке и соборного протопопа в лиловой рясе с наперсным крестом на груди.
Теперь толпа стала гуще, но и серее. Дамы донашивают пальто и шляпки позапрошлого года, гимназистки держат себя осторожнее, ученики училища и гимназии ходят с оборванными сзади хлястиками и без пуговиц на шинелях и смахивают на арестантов. Офицеров не видно вовсе. Зато толпа серых шинелей и каких-то особо демократических пальто и круглых картузов с прямыми козырьками, толпа дам в платках и куцавейках наполнила сплошною полосою всю аллею. Торговля семечками идет бойко, и сероватая пелена шелухи постепенно закрашивает красно — желтый утрамбованный тысячами ног песок аллеи.
Аллея эта носила среди обывателей неблагозвучное имя «брехалки»...
Вот на этой-то брехалке, ранним утром февральского дня, и именно в среду на масляной, и столкнулись два приятеля, молодой мореход, кончающий в нынешнем году, после многих зимовок, училище, двадцатиоднолетний Вася Сизяков, красавиц мужчина с молодою черною бородкой и усами-стрелочками, и Коля Шапкин, ученик седьмого класса гимназии, юноша шестнадцати лет — увы, и без усов и без бороды, но зато с роскошной копной волос на голове, его гордостью и искренним огорчением в младших классах его классного наставника Карла Эдуардовича Берга, который неизменно в журнале характеристик, представляемых директору, писал:
«Николай Шапкин тетради и книги держит в опрятности. Головою сам не опрятен. Бекасы водятся. Сам Павел Николаевич (директор) это заметил».
— А, Коль, Коль! — издали крикнул Вася Сизяков, махая книгами, завернутыми в клеенку, — здорово дневали!
— Здорово, — отвечал Шапкин. — Куда?
— Чудак мущина. В этот час? Натурально в свою коллегию. Ведь и ты этим же курсом.
— В гимназию.
— Ну, значит, и айда вместе.
И Вася Сизяков и Коля Шапкин пошли рядом. Сначала они невольно шли в ногу. Но потом Коля заметил это и нарочно переменил ногу, чтобы не было похоже на «старый режим».
— Слушай, Коль-Коль, ты мне друг? — сказал Сизяков.
— Ну еще бы, — пробасил Коля.
— Товарищ. Друг детства. L’ami. Der Freund.
— Да что ты, смеешься, что ли, Васька!
— Нет, Коль-Коль, а только у меня на душе и на сердце такое большое- большое лежит, что хочется высказаться перед кем-нибудь.
— Блинами, что ли, объелся?
— Дурак. Ему о серьезном, душевном, а он — «блинами объелся», — передразнивая бас Шапкина, сказал Сизяков.
— Ну ладно. Я слушаю.
Но обиженный Вася начал говорить не сразу. Несколько шагов они прошли молча, но, так как вся брехалка имела не больше тысячи шагов, а Васю Сизякова распирало от желания поделиться с другими своею новостью, то он и заговорил снова:
— Ты Леночку Хопрову знаешь?
— Это которую?
— Болван! Да разве в нашем городе несколько Леночек Хопровых. Ведь она одна у нас. Одна единственная.
— Ну... Это которая в черном плюшевом пальто сак и черной пастушьей шапке круглой. Черного плюша? — продолжал не догадываться Шапкин, а между тем сердце его забилось сильнее, потому что Леночка Хопрова... Но об этом речь впереди.
— Идиот. Ты бы еще сказал, что у нее высокие кожаные сапожки шевро на восемнадцати пуговках.
— А ты считал?
— Нет. Коль-Коль, ты возмутителен сегодня.
— Это не я, а ты, Вася. Что за обращение. Болван, дурак, идиот.
— Ну прости, Коль-Коль... Но дело в том, что ты меня возмутил. Ведь ты отлично знаешь, про кого я говорю. Елена Константиновна Хопрова — с завтрашнего дня будет моей невестой. Так и знайте, товарищ Шапкин.
— Постой... Это почему? Кто так решил? — спросил, останавливаясь, Шапкин.
— Кто? Покамест я, а завтра, я надеюсь, и она и родители согласятся со мною.
— Ах, вы надеетесь, — насмешливо, но с затаенною обидою произнес Шапкин, — какая самонадеянность! Лучшая красивейшая девушка города — и ваша невеста.
— А почему нет, — гордо подбочениваясь, спросил Сизяков.
Он и правда был красив, и статен, и строен, и Шапкин это почувствовал. Да, кажется, и Леночка Хопрова ему как будто отдавала предпочтение перед другими кавалерами города.
— А вот и потому. Вам прямо, кавалер и жених Сизяков, а мне напроаво. До свидания...
И Шапкин круто повернул на Центральную улицу.
— Ну и болван! — воскликнул юный мореход, в ближайшем будущем жених прелестной Леночки и шкипер каботажного плавания, и широкой размашистой походкой пошел вниз по брехалке.
Нет, как вам это понравится, — размышлял между тем негодующий Коля Шапкин, поднимаясь по Центральной улице к гимназии. — Из-за того, что эта бородатая обезьяна старше его на пять лет, и может жениться по закону, Леночка Хопрова станет его невестой! Но позвольте! А если он, Коля Шапкин, объяснится сейчас же, сегодня же с Леночкой, разве Леночка его не подождет? Да и что такое «по закону»? Какие теперь законы? Было бы доброе желание и обоюдное согласие. Вон Леночка хочет осенью на курсы ехать, и он пойдет в политехникум, ну и женятся. Леночке семнадцать, ему шестнадцать. Это даже и лучше, что она на год старше его, женщины и развиваются позднее мужчин. Нужно только объясниться раньше Сизякова, добиться у Леночки согласия, вынудить обещание, а там Леночка своему слову никогда не изменит! Вот вам, товарищ шкипер, и будет нос. Плавайте себе по Азовскому морю и Дону без всяких Леночек. Не по носу вам табак.
Но только надо это сегодня же сделать.
Поглощенный этими мыслями, Коля Шапкин такую ерунду плел, стоя у доски, на уроке аналитической геометрии, что самому стало стыдно.
— Садитесь, Шапкин, — произнес возмущенный математик и хотел уже было влепить ему торжественно единицу, но потом, всмотревшись в его расстроенное лицо, остановился и спросил: — Что это с вами?
— У меня, Василий Тимофеевич, большие неприятности. Мать больна, — быстро соврал Шапкин.
— Ну Бог с вами. До следующего раза.
Шапкин сел на место и стал обдумывать, как и где объяснится он с Леночкой. Идти к ней? Но не очень-то жалуют его родители и особенно эта старая тетка Леночки. Наедине не оставят ни за что. Будь лето, можно было бы взобраться на галерею ночью в темноте и переговорить в окно. А теперь все окна на запоре, да еще и ставнями приперты. Но надо объясниться сегодня же непременно, а то завтра... Этот проклятый шкипер каботажного плавания... Но где же? Где?
И ответ сейчас же выявился сам собою.
Как где?
Да, конечно, на брехалке.
От пяти до семи на брехалке все. И, конечно, Леночка со своею старшею сестрою Зинаидою среди всех. Вот она появилась на аллее в черной плюшевой шляпке опрокинутым колокольчиком, из-под полей которой красивыми змейками сбегали на лоб завитки русых волос, в черном пальто «cloche» из такого же плюша и в башмачках на высоких каблуках о восемнадцати пуговках. Большие веселые серые глаза задорно бегали, оглядывая толпу, матовое лицо с румянцем, как у нежного персика, улыбалось задорной и приветливой улыбкой, и маленькие ровные зубки весело выставлялись из-за полных губок. И с нею ее сестра в шапочке с голубым верхом и околышем из меха, одетой чуть набок, в коричневом пальто с большими пуговицами и пояском. Светлая блондинка с нежным прозрачным цветом лица.
— Здравствуйте, Елена Константиновна, почтительно приветствовал ее Шапкин, снимая с головы фуражку с красным околышем, — как поживаете, Зинаида Константиновна?
— А, Коля, — приветливо отозвалась Леночка, — пройдемтесь, будьте нашим кавалером.
— Когда же вы хлястик пришьете, Коля? — спросила Зиночка.
— Это мы все, все реалисты, решили так, — сказал Коля, — чтобы, знаете, иметь более демократический вид. Под «товарищей».
— Чудаки вы, право.
— Нет, и, вы знаете... Мы боялись арестов.
— Вы? — рассмеялась Леночка, — вы, да за что же?
— Да ведь мы, — понижая голос, «конспиративно» проговорил Шапкин, — в дружину порядка записывались.
— Господи, ведь дети же! — сказала Зиночка.
— Да, но только, Зинаида Константиновна, форма наша на кадетскую похожа, а кадеты, вы знаете, объявлены врагами родины.
— Так ведь то партия кадетская, а не воспитанники корпусов, — сказала Зинаида Константиновна.
— Знаю-с, отлично знаю-с. Но только «они» не разбирают. И многих кадет убили...
— Да, это правда, — с тихою грустью проговорила Зинаида Константиновна, и сейчас же приветливо улыбнулась молодому со сбритыми усами человеку, шедшему ей навстречу.
— Господи, Сергей Петрович, какой маскарад! Вас и не узнаешь совсем.
— Нет, вы посмотрите, Зинаида Константиновна, шапка-то, шапка-то у меня, — весело заговорил встречный. — Никакой контрреволюционности в ней не оказывается. Шапка a la левый эсер. А карманы сей ветхой хламиды демонстративно полны семечек. Сейчас купил. Не «вгодно-ли»?
— Да вы совершенным хулиганом, Сергей Петрович, — сказала Леночка. Ей Богу, с вами совестно ходить по брехалке.
— На брехалке теперь, глубокоуважаемая Зинаида Константиновна, все сойдет... А «реальная сила», здравствуйте, — обратился он к Шапкину.
— Это что же за новое наименование?
— Нет, слушайте, слушайте — это же просто chef d’oeuvre нашего нового начальства.
И Сергей Петрович Бунин, лихой штабс-ротмистр, пристроился к Зинаиде Константиновне и, увеличивши шеренгу, все вчетвером рядом, занимая половину аллеи и весело смеясь, пошли по брехалке.
— Был я, знаете, вчера в комитете на митинге. Говорил наш местный оратор, знаете, прикащик из магазина Швейнвурста. И вот говорит он о ростовских событиях и говорит — «но к нашему счастью не было в армии капиталистов реальной силы и нам удалось ее одолеть». Да, а рядом со мною стоит молодцеватый такой урядник. Слушал он слушал, да как перебьет оратора. «Товарищ, говорит, а ведь реальная сила шла к им», — «какая реальная сила?» — спрашивает председатель. — «Дык как же, все реалисты поднялись и у нас и кругом. Записываться в дружины стали»...
— Ну что же смеялись? — спросила Зинаида Константиновна.
— Какое! Всерьез приняли.
— Елена Константиновна, — шептал между тем на ухо Леночке Шапкин, — у меня к вам важное, важное дело.
— Это на брехалке-то важное дело? — спросила Леночка.
— Так где же, Елена Константиновна?...
— Ну, говорите, я слушаю.
Но только что Шапкин хотел начать свое объяснение, как какой-то солдат, шедший в такой же большой шеренге с бабами посредине, толкнул его так, что коля отлетел на два шага назад от своих.
— Извиняюсь, товарищ, — бросил ему солдат, а Коля стал нагонять сестер Хопровых, шедших с Сергеем Петровичем.
— Видите, Коля, какое уже тут объяснение, — сказала, смеясь, Леночка.
— Сядемте, Елена Константиновна. Вон видите, совсем свободная скамейка, — умолял Коля.
— Так ведь займут ее сейчас.
— Ну, я так прошу вас.
— Зина, — сказала Леночка, — мы на минуту присядем с Колей.
И только они сели, как два казака уселись рядом, луща подсолнухи.
— Елена Константиновна, — таинственно зашептал Коля. — Мне необходимо, сегодня же получить ответ от вас на один мучительный, роковой вопрос... Да, вопрос, можно сказать, жизни и смерти. Видите ли...
А рядом громкий, задушевный голос казака, говорившего товарищу, заглушал его речь и против воли врывался в уши Леночки.
— И такой же он, милый ты мой, оказался «едиот», да такой же начитанный, да грамотный, ну мы и решили, значит, его выбирать...
— Ой, не могу, не могу больше, — заливаясь звонким смехом и вставая, сказала Леночка. — Простите, Коля, но не могу, идемте.
— Елена Константиновна, — обиженно заговорил Коля, — кажется, я не подал повода...
— Да нет, милый Коля, и вовсе не вы, но разве вы не слыхали, как казак про кого-то сказал: — «и такой же он „едиот“, да такой начитанный»... О, Господи! Умру от смеха. Ну, продолжайте, милый Коля!
Но Коля уже не мог продолжать. Е него першило в горле и слова заедали во рту. И в довершение всего вдали он увидал высокую и стройную фигуру Васи Сизякова. В матросской шапке, заломленной на затылок, в черной шинели, аккуратно подтянутой ремнем, он гордо шел навстречу Леночке, расталкивая небрежно народ.
Мучительно засосало на сердце у Коли, и он решил ни за что, ни на минуту не оставить их вдвоем и проводить Леночку до самого ее дома.
На счастье, Бунин с Зинаидой Константиновной присоединился к ним. И шеренгой в пять человек они стали шататься по брехалке, толкаясь и принимая толчки таких же гуляющих, как и они.
Коля молчал. Но героическое решение зрело в его голове.
Жизнь в городе замирает рано. В семь часов большая часть брехалки перекочевывает в два «биографа»; люди посолиднее собираются в общественном клубе и в «комитете». И тут и там до утра горит электричество и тут и там, несмотря на осадное положение, объявленное комиссаром, и приказание тушить огни в девять часов вечера, идет игра в карты до зари.
На улицах пусто. Изредка деловым шагом проходят красногвардейские патрули с винтовками на плечах, полные полицейского усердия ловить, не пускать и арестовывать.
Сизяков с Буниным пошли в биограф, Зиночка и Леночка ушли в свой дом, а Коля пошел было домой, прилег на минуту, потом зажег огонь перед зеркалом и долго расчесывал и припомаживал свои волосы, любуясь ими и досадуя, что у него нет усов. Но досада его скоро прошла. Теперь усы не в моде, решил он. Вон Бунин, да и все «порядочные люди», бреют усы, так что огорчаться не приходится. Напротив, с голыми губами куда моднее!
Оставшись доволен осмотром своего миловидного, хотя и немного полного лица, Коля надел на затылок фуражку, выпустил из-под околыша длинный клок волос, послюнил его, чтобы он лучше вился, потом стал натягивать шинель.
Два раза его мать звала пить чай, но Коля только огрызался.
— Оставьте, мамаша. Дело есть.
— Да какое же это дело перед зеркалом вертеться, как девка. Господи, что за молодежь такая стала, без стыда, без совести.
— Вам-то какое дело! Завели шарманку.
— Колька, дерзкий мальчишка.
— Да, ладно. Все к старому режиму клоните. Не понимаете, мамаша, что, может быть, я в душе ад испытываю.
— Господи, ну и дурак же ты стал, Коленька!
Коля вышел из комнаты и злобно хлопнул дверью. Он пошел по темным улицам города. Он пошел по темным улицам города. После тепла и солнца, бывшего днем, наступил легкий морозец, и улицы подсохли. Вот и забор у палисадника дома Хопровых. Самый дом стоит несколько отступя и кругом окон устроена галерея, чтобы легче было затворять наружные ставни. Дом выходит на две улицы, а за домом у Хопровых большой сад. Окно Леночкиной комнаты крайнее на большой улице.
Исполненный отваги и решимости, Коля легко перепрыгнул через забор, забрался на галерею и подошел к плотно притворенной ставне.
Он попробовал железный засов, но засов был заложен изнутри и не подавался вперед. Осталось одно — стучать.
Коля постучал сначала осторожно, костяшками пальцев и проговорил вполголоса:
— Это я, Елена Константиновна, Коля Шапкин, откройте ставню. Мне надо объясниться.
Но дом был глух и нем. Тогда Коля стал трясти ставень, надеясь, что кто-либо обратит внимание на это и выйдет посмотреть. А тогда он вызовет к окну и Леночку.
И в доме действительно обратили внимание на стук. Леночка первая услыхала сначала слабое постукивание в ставень, а потом и грохот потрясаемого железного болта, и подняла тревогу.
— Мамаша, мамашенька, — закричала она, — это, наверное, красногвардейцы к нам с обыском. Прячьте скорее серебро.
— И сахар, — подсказала тетка.
— И муку, — воскликнул старый почтенный дядя.
По всем комнатам поднялась невероятная суматоха. Люди носились по разным направлениям, сталкивались, сходились и расходились и задавали тревожные вопросы.
— Я думаю, муку в умывальный шкап.
— А не подмокнет?
— И то. Ну, тогда под туалет.
— Там мыши.
— О Господи! Куда же?
— Снесите в уборную.
— Я разложила ложки за картины.
— А вилки между книгами. Вот куда ножи?
— Ножи в умывальное ведро.
— Там уже сахар. Ведро сухое.
— Тетка, давайте ваши браслеты.
— Сейчас, Ленуша.
— Зинка, твои кольца...
— Леночка, дядино пресс-папье к тебе под подушки.
— О, Господи, надо же отворить.
Гонимая любопытством, Леночка накинула платок и выскочила на веранду. Она увидала какую-то темную фигуру, которая неистово трясла ставень ее окна.
«Боже мой! Да это разбойник. Это хулиган», — подумала Леночка.
Леночка была не из трусливых. Она выскочила за ворота и заметила невдалеке двух патрульных. Она бросилась к ним. Один оказался знакомый, Сережа Спицын, два месяца назад выгнанный из гимназии за кражу часов у товарища.
— Это вы, Сережа?
— Я, Елена Константиновна.
— Сережа, выручайте. На наш дом напали разбойники.
— Разбойники? — с удивлением пробасил Спицын. — Откуда же они взялись? Мы только что проходили патрулем по брехалке и никого не видали.
— То есть, собственно, не разбойники, а один хулиган ломится к нам в окно. Вот-вот оторвет ставень.
— А, один. Идемте, товарищ.
И патруль пошел к дому.
Коля продолжал стучать. Сделает перерыв минуты в две и опять стучит. На улице никого, но в доме слышны голоса и, конечно, сейчас кто-либо выйдет.
И вдруг снизу он услышал несмелый окрик:
— Ни с места, товарищ! Стрелять будем.
И щелкнули ружейные затворы.
Коля перестал стучать и в страхе обернулся. Два красногвардейца в черных пальто стояли у решетки палисадника.
— Спрыгивайте вниз. Подымите руки и идите к нам. Вы арестованы.
— Но позвольте. За что?
— Это мы разберем после. Исполняйте то, что вам говорят. Иначе стрелять будем. Революционный закон строг и требует полного повиновения.
И Коля повиновался. Ничего не поделаешь перед грубой силой, сконфуженно думал он, идя с поднятыми вверх руками навстречу патрулю.
Ему показалось, что из-за угла за ним подглядывали так любимые им большие, немного навыкате серые глаза, а кривые змейки локонов сбегали к самым бровям из-под большого платка. И горбя спину под этим взглядом, он вышел к красногвардейцам.
— Обыскать!
— Ей Богу, товарищи, у меня ничего нет.
— Знаем мы вашего брата, кадетов.
— Да я не кадет.
— Черт возьми! Да это Коля Шапкин!
— Это ты, Сергей?
— Что, брат, попался. Кража со взломом.
— Ну, ей Богу...
— После разберут. Иди в арестный.
— Сергей!
— Молчи уж.
— Сергей, да пойми ты... Ну чего молчишь... Когда же тебя угораздило в фараоны наняться!
— Ты зубы-то не заговаривай, — мрачно сказал Сергей.
— А вы, товарищ, легче на поворотах, нынче вам фараонов нет никаких, — кладя тяжелую руку Коле на плечо, строго заметил другой красногвардеец.
Пришлось замолчать. Поднимались в гору. Коля нагнал Спицына и пошел рядом. Другой патрульный отстал.
— Сергей, — тихо сказал Коля, — отпусти. Мать беспокоиться будет.
— Не могу.
— Пожалей.
— Жалость есть буржуазный предрассудок.
— Ей Богу, я не воровал. Ты Леночку знаешь. Мне ей надо было сказать два слова.
— Это в окно-то? Не верю. На то двери есть.
— Ей Богу.
— Позвонил бы и сказал. Сама Елена Константиновна нас и позвала.
— Елена Константиновна ... Леночка... Да ты шутишь.
— Провалиться мне на этом месте!
Это известие ошеломило Колю. Он шел несколько минут молча. Леночка выходила. Значит, и правда она подглядывала и видала, как он шел с поднятыми вверх руками в этой унизительной позе труса, сдающегося врагу. Но ведь она поймет, она должна понять, что тут — грубая сила и ничего не поделаешь.
— Отпусти, — прошептал он, совсем придавленный отчаянием.
— Не могу. Должен я свои пять рублей в сутки оправдать. Десятый день служу, а никого еще не поймал. Никто по городу ночью и не ходит. Даже и собаки не лают.
— Слушай, отпустишь — я тебе пенковую трубку подарю, что мне от отца досталась. Знаешь, с головой турка.
— Мы взяток не берем.
— Не взятка, а подарок другу, товарищу, выручившему из беды.
Идут молча. Глухо отдаляются их шаги по пустынной улице между низеньких домиков. Темно-синее небо густо усеяно звездами, и только они кротко мигают с вышины. Весь город спит мертвым сном.
В душе Спицына идет борьба. Уже больно хороша эта полуобкуренная трубка, где чалма турка, в которую вставляют папиросы, уже приняла цвет темного кофея, лоб и нос — точно кофе со сливками, а подбородок совершенно белый... Славно будет стать с этой трубкой в зубах у казначейства, выходящего на брехалку, на часы, с винтовкой на плече, и небрежно попыхивать трубкой, настоящей пенковой трубкой, на проходящих... Красногвардеец Сергей Спицын с трубкой на часах!!! Потом можно будет так даже и в фотографии сняться. Да и Шапкина жаль. Он один из немногих, когда был товарищеский суд над Спицыным, был против его исключения. А ведь теперь могут и расстрелять. Революционный закон строг. Трибунал давно ищет воров, начисто обкрадывающих квартиры обывателей. Подозрение падает на красную гвардию, и Комитет будет рад приписать все кражи Шапкину и расправиться с ним народным судом.
— Отпусти, Сережа. Завтра трубка твоя.
Молчит Сергей Спицын. Идет в нем тяжелая борьба. Борьба долга с совестью. И совесть на стороне Шапкина.
— Что же со мной сделают? — спрашивает Коля.
— Расстреляют, — мрачно говорит Спицын.
Холодок бежит от затылка по спине к самым ногам Коли и ноги делаются тяжелыми. Коля спотыкается. И такой же холодок бежит и от затылка к ногам Спицына. А ведь и правда могут расстрелять. У них в городе еще никого не расстреляли, и Спицын слыхал, что «начальство» этим недовольно. Какая же, мол, это революция, без крови! Могут поручить расстреливать ему, Спицыну, и как это будет и тяжело и противно.
— Пенковую трубку завтра же принесу, — дрогнувшим голосом говорит Коля, — и бутылку ладанного вина.
— Ну вот что... Отпустить теперь не могу. Товарищ увидит, и я в ответ попаду. Слушай, когда я буду запирать двери арестантской, я поверну ключом один раз туда, один раз обратно, и дверь не будет заперта. В семь часов обыкновенно все спят, и часовые тоже. Выходи и беги... Понял... А в двенадцать завтра, не позже смотри, чтоб трубка и вино были у меня на квартире.
— Понял.
— Товарищи, нельзя ли прекратить ваши шептания, — грозно крикнул другой конвойный, и Спицын рукою осадил Колю назад.
Они подходили к арестному дому.
В арестном доме не было никаких бюрократических формальностей, но воля народа выявлялась просто. Да ведь и в городке все друг друга хорошо знали, и стража и заключенные были старые знакомцы, вместе играли, вместе учились, вместе влюблялись, вместе толкались на брехалке.
Весь пол у двери арестантской был густо усеян шелухою от подсолнухов, а из-за двери несся нестройный гул голосов, и можно было подумать, что там клуб, а не тюрьма.
Комната, в которую ввели Шапкина, была полна народа. Все молодежь — кадеты, реалисты, юнкера, молодые офицеры, арестованные по подозрению в сочувствии контрреволюционерам и ожидающие допроса. Член местного совета, желчный и нервный приказчик галантерейной лавки, чувствующий, что над ним смеются, был комиссаром тюрьмы и надзирателем всей этой компании. Он принял Шапкина с холодной вежливостью.
— За что арестованы? — спросил он его.
— Я не знаю, — сказал Шапкин.
— Нет, вы ему мотивы ареста покажите, — закричало несколько голосов.
Укажите нам мотивы,
Господин наш комиссар,
Ведь к арестам вы ретивы
Полицейский вы капрал, -
пропело несколько голосов в углу арестантской.
— Товарищи, — желчно закричал тюремный комиссар, — прошу не оскорблять.
— Мы вам не товарищи, — раздались голоса.
— А кто же?
— Мы вам господа...
— Коли бы вы нам были товарищем, так пожалуйте завтра к нам на расстрел, вместе к столбу, под дуло революционной винтовки.
— Никто вас расстреливать не будет. Вас только допросят.
— Знаем ваши допросы. А Губкина расстреляли?
— Это на хуторах, по недоразумению. Темный народ, — оправдывался комиссар.
— А матери от этого разве легче, что по недоразумению, — нервно говорила молодая стриженная в кружок барышня, записавшаяся сестрой в дружину порядка и за это арестованная.
— А сколько кадет и мальчиков расстреляли в Ростове и Новочеркасске!
— И следовало, — начал было комиссар, но его прервали — опять запели:
Укажите нам мотивы
Господин наш комиссар...
— Товарищи, я вызову красную гвардию, если вы не перестанете.
— То-то! Только штыками и можете!
— Товарищи, не заставляйте меня принимать крайние меры.
— Оставьте его, господа.
— Вы знаете, почему он так изводится, когда ему это поют, — спросила Шапкина барышня.
— Нет.
— Он не понимает слова «мотив» и думает, что мы намекаем на его галантерейное происхождение, так как мотивом называется повторяющийся узор кружева. Вот он и сердится на это слово.
Шум и гам не прекращались. В углу играли в карты, на мелок, так как деньги были отобраны стражею. Посредине, на железных койках, пили вино и закусывали. Насчет вина стража была снисходительнее. Половина красногвардейцев были «свои» и сочувствовали выпивке при условии бутылка арестанту, бутылка страже.
— Господа, давайте споем что-нибудь ладное, — предложила барышня. — Баранов, начинайте.
Баранов, молодой офицер, арестованный за ношение шпор, обладатель чарующего тенора и дамский кавалер городка, бывший студент и убежденный революционер, и республиканец, запел мягким, чуть дрожащим, за душу хватающим голосом:
Отречемся от старого мира...
Недружно пристали голоса. Видимо, слов не знали. Прозвучало несмело, — «кумира» и «людей», и хор оборвался.
— Отставить... Не нужно... Давайте свою, казачью, которую все знают... Баранов с Авиловым заводите вдвоем... — раздались голоса.
Авилов баритоном, Баранов тенором запели:
Конь боевой с походным вьюком
У церкви ржет, кого-й-то ждет,
В ограде бабка плачет с внуком,
Молодка горько слезы льет...
Хор дружно и смело подхватил вторую половину куплета, и старая песня росла и ширилась все пристававшими и пристававшими молодыми и сильными голосами.
Перед словами —
Мы послужили Государю!
Теперь и твой черед служить —
запнулись немного, но потом смело сказали — из песни, мол, слова не выкинешь, а уже песня-то больно хороша и по за душу берущему мотиву, и по прекрасным и честным словам.
Кончили, помолчали немного, и Баранов запел высоким звенящим тенором: «вечерний звон, печальный звон, как много дум наводит он»... и мирно заколыхали воздух могучие басы и баритоны — «бим, бом, бим-бом»...
— Где я любил... Где я страдал... где счастье знал... — пел Баранов.
Вырывались из груди звуки страсти и тоски и хватали за душу, и выворачивали молодое сердце наизнанку. И была тут и печаль, и счастье, рвущееся в недосягаемую высь, и воспоминание о прошлом, тихом и спокойном прошлом без верениц гробов с юношами и девушками, ушедшими из этого мира за правду и свободу...
Тихий город, уснувший на берегу реки, живущий простыми сплетнями «брехалки», напоенный весною ароматом белой акации, вставал весь с его тихою любовью, с его покойным благовестом красного кирпичного собора и тихими и теплыми вечерами. Вставал этот город, сытый и дешевый, далекий от железной дороги, с его девушками, толстыми русыми косами и серыми глазами, любящими и преданными... Вставал он весь с маленькими домиками среди фруктовых садов и виноградников, с маленькими интересами, со старыми обычаями и песнями...
Где я любил... Где я страдал... Где счастье знал...
И пели, и молчали, и снова пели до пяти часов утра.
Размягченный, сам приставший своим мерным баритоном к хору, слушал и пел, молчал и думал и Шапкин.
И ему было хорошо. И образ Леночки стал здесь каким-то прошлым, недосягаемо милым, но точно ушедшим от него. Уже нелепым казалось его объяснение, предложение стать его женою, и тянуло к подвигам, к жизни свободной и веселой, с этими девушками, так просто говорящими, так весело поющими и так бодро называющими юношей — «товарищ».
В них было что-то новое. Такое, чего не было в Леночке. Они не были красивы, и назвать какую-нибудь из них своею невестою или женою было бы странно, но в них было что-то милое, сердечное и простое. И Шапкин пел рядом с такой девушкой, простой, как сестра, и она схватила его руку своей маленькой, горячей и потной рукой и в порыве увлечения песнью пожимала руку, и он отвечал на пожатия.
И от этого образ Леночки потускнел. И не мучило желание скорее объясниться, и образ лихого шкипера каботажного плавания Васи Сизякова становился не таким ненавистным.
В пять часов все полегли спать как попало. Матрацев и одеял не было. Кроватей на всех не хватало. Легли вповалку, на голых досках железных коек, на полу, накрываясь полушубками и жидкими шинельками, дрожа в утреннем холоде плохо отопленного арестного дома.
И в семь, как и обещал Спицын, все спали.
Шапкин нажал на ручку замка и дверь подалась, она не была закрыта. Он открыл ее и тихо выскользнул в коридор. Два часовых красногвардейца, поставив ружья у стены, мирно спали на полу. У ворот арестного дома часовой бодрствовал, но он не обратил никакого внимания на выходившего Шапкина. Все были одинаково одеты — и стража, и комиссар, и красногвардейцы, и отличить, кого можно выпустить и кого нельзя, он не мог. Он хотел, было спросить удостоверение, да лень было шевелить языком, и он промолчал.
Шапкин завернул за угол и начал спускаться по Центральной улице.
Утро было очаровательное. И синее небо без облака, и солнце, точно торопящееся прогнать ночной мороз, и ярко-красный с серебряными куполами массивный собор — все казалось Шапкину точно новым, точно никогда не виданным и полным удивительного великолепия.
Шапкин вышел на брехалку. В эти утренние часы она должна была быть совершенно пустынна. Но он увидал вдали у собора стройную девичью фигурку. Черная шляпка вниз опущенным колокольчиком, блестящее плюшевое черное пальто «cloche» — он ошибиться не мог. От собора шла Леночка.
Старое чувство вспыхнуло с новой силой в Шапкине, и он пошел навстречу Леночке.
Как прелестно было ее личико в этой свежести раннего утра. Глаза были обведены поволокою сна, густые ресницы чуть прищурены и кидали тень на большие серые зрачки.
— А, Коля, что так рано...
— Да я... Так. Вот вышел прогуляться. А вы, Елена Константиновна?
— Я? По делу. И представьте... Вам, как старому другу, откроюсь... Со свиданья.
— Со свиданья?
— Да, у меня утром было свиданье у собора. И мне сделали предложение... и я его приняла.
— Вася Сизяков, — упавшим голосом проговорил Коля, — шкипер каботажного плавания.
Леночка рассмеялась прямо ему в лицо.
— Ничего подобного. С чего вы взяли?...
— Он собирался сегодня сделать вам предложение.
— Вот чудак! Нет, милый Коля, я выхожу замуж за штабс-ротмистра Бунина, и вы давно должны были об этом догадаться, и ваш Сизяков — фи... Шандраголка какая-то, и на прикащика похож.
— Но как же все-таки замуж? — растерянно говорил Коля.
— Ну не сейчас еще. Немного подождем... А что вы думали, что я в девках засижусь?
— Нет, но все-таки...
— А вы знаете, Коля, вчера на наш дом разбойники напали... Да что вы рака-то спекли?... Спасибо, красногвардейцы выручили. У меня ведь и там знакомые. Обожатели. Сережа Спицын. Чуть не застрелили хулигана... Да куда вы, Коля? Ведь шли гулять, ну и проводите меня.
— Я не могу, никак не могу, Елена Константиновна, ей-Богу не могу, — бормотал совершенно растерявшийся Шапкин.
— Да не божитесь, Коля. Ну не можете, и не надо. Хотишь, не хотишь, ну как хотишь! Я подниму с постели Зинку и потащу ее гулять на реку. Говорят, лед тронулся.
— Да, говорят... прощайте, Елена Константиновна.
— До свиданья, Коля. На брехалке сегодня увидимся.
И она пошла, вся воздушная, легкая, прелестная, оживленная первою любовью, первым волнением объяснения и принятым предложением.
А Коля шел домой, и подлое чувство удовольствия шевелилось у него на душе. Он был рад, что его приятель Вася Сизяков получил нос. Уже если отказаться от Леночки, то для Бунина, но отнюдь не для этого самонадеянного Васи.
После бессонной ночи его охватила вялая истома, и скучным казалось теперь ликующее утро и тихо просыпающийся город, и слышался тоскливый за душу берущий голос...
...«Где я любил... Где я страдал... Где счастье знал».
... И все в прошедшем...
От пяти до семи брехалка была чрезвычайно переполнена гуляющими. Выпустили всех арестованных. Во-первых, за ними не нашли никакой вины, во-вторых, стража отказалась их караулить, ей это надоело, и вся эта молодежь высыпала теперь, шумная и ликующая, на бульвар. Баранов снова демонстративно нацепил шпоры.
Злобою дня и темою бесконечных разговоров на брехалке было освобождение арестованных и разбойное нападение на дом Хопровых. Умилялись доблести красногвардейцев, арестовавших разбойника, и досадовали на тюремного комиссара, который по недоразумению вместе с «политическими» выпустил и уголовных.
Сережа Спицын гордо стоял у казначейства, облокотившись на винтовку, и важно курил папиросу из отличной пенковой трубки с головою турка.
Ему казалось, что вся брехалка любуется им и его трубкой.
Петр Краснов
ст. Константиновская,
март 1918г.
Тренев Константин Андреевич
К. А. Тренев некоторое время жил и в нашем городе, тогда станице Константиновской. На улице Комсомольской близ современного Дома культуры висит на доме Тренева мемориальная табличка.
«... Я изображаю только то, что хорошо знаю», — говорил писатель. Его рассказы — о людях глухих хуторов, затерявшихся в степных просторах Донщины. А вот сатирический рассказ «В станице» будет, несомненно, близок читателям «Донских огней», потому что и Покровская церковь, и зеленые улочки, и Дон в нем так узнаваемы, так милы, ведь Тренев изображает Константиновск 1914 года. Надеемся, что рассказ понравится, хоть и написан еще до революции. А печатается по сборнику «Донские рассказы» К. Тренева, выпущенному в Ростиздате в 1948 году. Предоставила же любезно книгу библиограф центральной районной библиотеки В. П. Граф.
В станице (рассказ)
Ростиздат, 1948
Ростиздат, 1948
Встречали преосвященного.
По станичным улицам, песчано-холмистым, заросшим бурьяном, тянулось на мощеную площадь к Покровской церкви все население богатой станицы: казаки в новых чекменях, господа купцы и льготные офицеры, чиновники с почты и казначейства, простые казачки, дамы разного звания, и в белых платочках, и под цветными зонтиками.
А на площади — перед церковью — духовенство, станичный атаман с " насекой", старики с хлебом-солью.
Тут же, за спиной у отца дьякона, Евсей Маркович: запер свою бакалею на Продольной улице и ждет уже с утра в новом, почти до пят, суконном сюртуке.
Вот далеко в степи, с сожженной, седеющей полынью, встали из-за кургана столбы пыли.
Расставленные по широкой дороге сигнальщики замахали шапками. Малиновый трезвон двух колоколов радостно затрепетал и полился над станицей, полетел через Дон на займище в туманно-голубую даль, где фантастически вырисовываются зеленые силуэты хуторов с тающими в раскаленном воздухе белыми колокольнями и высокими тополями.
Вот уже архиерейская карета на площади... Остановилась перед оградой. Согнувшись, вышел из нее сухой старик в клобуке. Слезы умиления застилают глаза Евсея Марковича, текут по коричневым морщинистым щекам.
— Святитель божий!.. Третьего на своем веку сподобился очесами узреть, — шепчет он соседям. — Преосвященного Платония еще видал! Ну, тот, видите, собою опрятней был и личностью сурьезней. А у преосвященного Макария личность была дробная, ну, шустрый! Беда!
А кто-то сзади дергает за рукав. Оглянулся — это Митька. Запыхался.
- Чего ты, тварь?
- Дяденька, тот... дяденька...
- Ну?
- Да тот... тюрьморезовский кот сизого вертуна тот... уволок... сею минутой... через забор...
Коричневое лицо Евсея Марковича мгновенно белеет.
Нагнув бараньей манерой голову, работая локтями, бросился домой, сбил с ног двух старух. Одна ничего не сказала, только молча палкой по спине ударила. А другая все плевалась и бранилась так долго, что и преосвященного смотреть не стала.
Через двор бросился в сад к голубятне. Встревоженные голуби разноцветными пятнами кружатся в лазури. Острым взглядом окинул их Евсей Маркович, заглянул в голубятню — сизого вертуна нет...
Снял новый картуз, бросил на цветочные клумбы и завизжал сквозь слезы:
- Куды ж ты, сволочь, глядел! Аспид-василиск!
- Да я ж, дяденька, в лавке сидел. Тетенька ж тот... на анхиерея пошли. А я слухаю — на базу куры кричат. Выскочил — голуби бунтуются круг голубятни, сизого вертуна нетути... Заглянул через забор, а он, июда, под кустом мурлычит... уже тот... головку отъел
Евсей Маркович бросился к забору, подставил скамеечку и заглянул в соседний тюрьморезовский двор.
Старый, запущенный сад: кривые яблони, полузасохшие груши, заросшие, засоренные дорожки с полусгнившими скамеечками; у забора в паутине — паслен, лебеда, конопля; старый флигель спрятался в чаще одичавших деревьев, наклоняясь к земле и наполовину войдя в нее, видна лишь заржавленная кровля. А на улицу двухэтажный деревянный дом, такой же дряхлый — облупилась серая краска, покривились косяки, ставни, кроме одной, вечно закрыты. На скамеечке под кленом — сам войсковой старшина Тюрьморезов в пестром ситцевом халате. На коленях большой кот, серый, с желтыми полосами. Тюрьморезов вытирает платочком вспотевшую лысину, другой рукой кота гладит. Глаза у старшины светлые, водянистые, злые, как у кота. И усы, как у кота: белые, пушистые да жидкие-жидкие.
— Ласкаете, ваше высокоблагородие? — справился Евсей Маркович.
Тюрьморезов поднял на него удивленные злые глаза, шевельнул усами, и кот — тоже.
— Тешите своего родного кота Мишку? Ну, только господь сыщет... И с вас, и с вашего кота, чтоб он вам весь чисто облез!..
Гаркнул войсковой старшина:
— Пошел вон, болван!
- Мне иттить некуда, потому — я на своей обселюции стою... А вот вам иттить в геенну огненную. Небеспременно!
- Кундрюков! Маузер! Живо!
- Что ж, и убейте! Лучше меня порешите, чем моих голубей таскать. Через то, что голуби — это вам с вашим котом не мыши, а святая птица! Дух в виде голубине! Тоже и Ной праведный из ковчега голубя выпутал. Насчет же котов в писании что-то ничего не видать. А между прочим он сизого у меня уже девятым берёт! А они у меня по три да по пять целковых плачены. А с вашего кота ежели шкуру содрать...
Тюрьморезов вскочил на ноги, круглый, задыхается.
— Кундрюков, мерзавец!
Поднялся дым за балконом. Выскочил старый Кундрюков с трубкой в зубах.
— Копаешься там; так тебя раз-этак! — крикнул на него Тюрьморезов. — Самого пристрелю!
Евсей Маркович юркнул за забор.
— Господь сыщет! — кричит он, убегая на четвереньках по вишневым кустам. А слезы обиды застилают старческие глаза. И преосвященного уже не пошел смотреть. Тем более что на своем веку уже двух видел: преосвященного Платона и преосвященного Макария.
Уж и медленно идет над сожженной степью летнее солнце! Еще медленнее ползет по степи обессилевший Дон. Лениво, сквозь сон, пробирается по пескам между ярами и лозняком, уходя в степь и снова возвращаясь к станице. Синеют впереди виноградные горы, — правый берег Дона. Дон не спешит к ним. В дреме и грезе о былом то и дело забывает свою старую дорогу и с новой весной идет совсем не тем руслом, что шел прошлым летом. А на следующую весну, может, отыщет старую дорогу, а может быть, и новую забудет, обеспамятевший старик, и уйдет еще дальше, или растеряет часть вод в новом русле, а сам потащится старой дорогой, сонный да дряхлый, давно растерявший седины, с облысевшими берегами, с волнами, желтыми да дряблыми, как старческие морщины. Встретит на дороге песчаную косу, бакланы с краю на ней сидят, рыбаки сети раскинули. Лень перекинуть волну через песок, да и бакланов не стоит беспокоить, — повернул в сторону, к яру. А то прильнет к песчаной отмели, вздремнет, грея на горячем солнце старые, слабые волны: не к спеху дело, не уйдут впереди лиловые горы.
У станицы Дон тоже дремлет. Разостлался oт одной кручи до другой и лежит огромным зеркалом весь долгий-долгий день. Пусть смотрится в него истомленная зноем молодая да зеленая красавица-станица с разноцветными домиками, рундуками и балконами, с пристанями и накренившейся башней спасательной станции. А с того берега опрокинулись в воду корявые старухи-вербы, хлебный амбар, лесной склад и громадное водоподъемное колесо для поливки огородов. Смотрятся в Дон и недвижно повисшие в небе серебряные волокна. Долог летний день. Но терпеливы тучки-волокна и дождутся своего: уйдет солнце за станицу к степным курганам, и серебряные волокна станут золотыми. Быстро бежит тогда тень от правого берега, по займищу, сгущает буро-зеленый цвет его, четко вырисовывает на нем зелень огородов с желтыми подсолнечниками. Вздохнет тогда освеженная его дыханием тихая станица.
А Евсей Маркович идет купаться.
По заросшей бурьяном улице спускается к Дону, где спасательная станция — деревянная хибарка с покосившейся вышкой.
Спасатель Силыч, во избежание несчастных случаев, забил ход на вышку досками, а внука заставил сделать на досках надпись:
" Ходить на вышку всем вопче законом строго воспрещаеца’".
В вышке два этажа: в верхнем развел Силыч голубей, а в нижнем кур.
Силыч стар и глух. Жалованья за спасенье утопающих не получает, а питается сапожным мастерством, отдает ребятам напрокат спасательную лодку и заговаривает сибирку.
Евсей Маркович, раздеваясь, смотрит, как Силыч длинным шестом шугает голубей, и укоризненно роняет:
- Трубача-то, что мне продал, видно, жалко стало!
- Ась?
- Трубача, говорю, стало жалко.
- Зачем палкой! Шестом способнее!
- Э, глухарь идолов!.. Трубача красного, что надася купил у тебя, тюрьморезовский кот нынче слопал! — кричит Евсей Маркович.
- Съел?
— Нет, тебе оставил.
И опять в голосе слезы. А Силыч спрашивает.
- Это который же счетом.
- Десятый... Надася, как преосвященный проезжал, сизого вертуна слопал. А вчерась до трубача добрался.
- Не иначе, как жалиться нужно.
- Жало не выросло.
- Действительно, станичный и также мировой супротив Тюрьморезова ничего не совладают. Ну, ежели к самому окружному — тот могеть.
- Моге-ет! Много ты своей головой понимаешь! С им сам наказной — пожалуйте кохвею кушать! В трех губерниях бунты усмирил. Надась высунул я голову через забор, начал было от писания усовещевать, так он как ахнет — пуля мимо уха — ззз... Насилу с душой убрался!
кохинхинским петухом Силыча. Уж и хорош!..
Не утерпел, кричит из воды:
- Так как же, Силыч, насчет кочета?
- Непродажний.
- " Непродажний, непродажний"! Заладила сорока Якова! Живет же такая глухота на свете!
Отвернувшись к реке, Евсей Маркович некоторое время вслух бранит упрямого деда. Потом молча купается. Слышно только сердитое фырканье в воде.
- Знаешь чево? — спрашивает Евсей Маркович, вылезши из воды и сидя голышом на песке.
- Чево?
- Дай кочета напрокат. На неделю.
- Не дам, — отвечает Силыч, подумав.
- Через что?
- А через то. Птица редкая, а захаять недолго.
-Чего ж бы это я захаял! Будто хорошую птицу ты один могешь соблюдить! Да у меня позалетось кочет был — кажись на всю станицу знаменитость!
-А иде ж он?
-Иде, иде! Придет время — и ты подохнешь.
Евсей Маркович становится в полуоборот и добавляет скороговоркой в пространство:
-Пора давно, старой сатане! Свет людям застишь!
И много еще разных обидных слов наговорил по адресу Силыча, пока тот кормил из рук петуха, а легче под ложечкой не стало: кипит обида и на Тюрьморезова, и на Силыча.
Злобно хмурит выцветшие брови на купающихся подле моста дочек благочинного.
- Ишь, подлые! В рубахах купаются! Значит, порок на теле имеют! Которая женщина телом чистая, никогда тебе не будет купаться в рубахе.
- Правильно! — согласился Силыч — Какие там нынче рубаки. Нетути. Вот Осман-паша был — действительно что!.. А, говорят, из донских казаков вышел! Заплавской станицы. Ну, только обидели его наши командиры: полагался ему за храбрость золотой крест, а они ему, заместо золотого, серебряный и подсунь. " Когда ж, говорит, такое дело, передаюсь турке". Горячий был!.. " Прощай, говорит, Заплавская станица! Выстрою себе в Туреччине свою Заплавскую". Ну, на энти слова тогда вниманию не обратили. Опосля же, когда кинулись по книгам, а оно: по -турецкому- Плевна, а по — русскому — Заплавская... Сюды — туды. Надася тоже: проезжал через мост какой — ся. С звониками.
- Кто проезжал?
- Должно, член. Бумагу вез от наказного, приказ всему народу, что земства на Дону не желали. А другой насчет чумы тоже, как ни видно, должен проехать с бумагой тоже.
Пуста летом широкая станичная улица. Спят в тени, закрывши окна, деревянные домики. Хозяйственно заслонили их старые груши, расплывшиеся вширь, как дородные станичные бабы. Акации, прильнув к стенам, о чем-то неотступно шепчут в закрытые окна. Весело выбежали на разбитый с весны бульварчик два ряда тоненьких да гибких, еще не сформировавшихся подростков-тополей; торопливо переговариваются молодыми белыми листочками. А над ними у забитой наглухо беспоповщицкой молельни поднялся к небу белолистый гигант-тополь: чуть кланяясь седой головой, шепчет там, в голубой выси, какую-то молитву. Может быть, молится за выбежавшее на бульвар хрупкое поколение. Две лошади еще с утра вышли откуда-то на улицу, пришли к бульварчику, положили головы на шею одна другой и дремлют, закрывши глаза.
Катись, яблочко, куды котишься.
Отдай, маменька, куды хочется...
— выводит сиплым басом.
Ни за старого, ни за малого...
Война не закончится, до тех пор, пока не похоронен последний солдат
Чем дальше уходят, те тревожные дни, тем ближе становятся лица ветеранов Великой Отечественной войны, очевидцев страшной битвы на полях сражений.
Ветераны, рядом с нами. Кажется, совсем недавно под аплодисменты жителей проходили торжественным строем, и занимали почетное место на мемориальной площади у Вечного огня. С каждым годом их ряды заметно редеют.
Как быстротечно время. Для молодого поколения они уже не деды, а прадеды. В домашних семейных архивах, хранятся письма, грамоты от имени верховного главнокомандующего, маршалов, генералов и адмиралов, ордена, медали — наглядные доказательства мужества и героизма.
А еще хранятся похоронки, горькие весточки прерванного полета жизни наших земляков, где на пожелтевшей от времени бумаге просматриваются печальные строки, вписанные аккуратным почерком чернильной ручкой солдатом-писарем «Ваш сын, муж, отец, брат...пропал без вести...».
И тогда в родительский курень никого, не спрашивая, входила и занимала свое место звенящая атмосфера ожидания, с немым укором глаз, глядящим с портрета довоенного времени желанного, любимого человека.
С тех пор тянулись томительные дни, часы, минуты тяжелого раздумья и крик души: «Где он?», «Что с ним?», «Если жив? Отзовись!!!».
Завидовали «белой» завистью вернувшемуся с войны соседу и проходящему солдату, даже покалеченному, но живому, с белой проседью в висках и горсткой боевых наград на полинявшей пыльной гимнастерке.
Война — страшный приговор. Она распоряжается безжалостно судьбами. Холодно перечеркивает детство, юность, любовь, зрелость, в одно мгновение перековывает человека — учит быть строгим и жестким.
Наш городок небольшой, но с каждым годом страшная летопись времени открывает имена погибших земляков, которые уверенно шагали по этой же земле, радовались, как и мы с вами, любили, отчаивались, переживали, строили планы на будущее.
Когда встречаешь в документах фамилию молодого парня — константиновца, а затем дальше следует запись, и потом в завершении бьет как хлесткий удар «Погиб!», «Умер от ран!», «Умер от истощения после тифа!».
Становится страшно, от такой жуткой правды.
Так вот, оказывается, какая она ВОЙНА!!!
Общаясь с друзьями из МПЦ «Южный рубеж» поискового отряда «Поиск» Севера Ростовской области мы обнаружили единое чувство, объединившее нас. Это щемящая в сердце боль о солдатах известных и неизвестных погибших и сгинувших без следа.
Поисковики передали для дальнейшей совместной работы сведения из военного Подольского архива.
Считаю своим гражданским долгом, предать огласке документы, возможно, кто-то из константиновцев встретит и узнает знакомую фамилию.
А впоследствии найдет время и посетит чужбину — место последнего приюта родственной души, нашего земляка казака — константиновца.
Возможно прочитав эти строки, кто-то из них до этого дня хранит надежду, словно теплящийся огонек во тьме мерцающей свечи и много лет живет одной мыслью, узнать, как сложилась военная судьба родного человека, опаленного безжалостным огнем войны.
Так сколько же цветов получит Победа в день своего
Все цветы, что однополчане не смогли положить на холмики братских могил в не тихие минуты неторопливых похорон.
Все цветы, что распустились на бурьянных пустырях и в городских скверах.
Всюду, где фашистский сапог не вытоптал жизнь, спасенную ценой собственной жизни нашего солдата!
УРОЖЕНЦЫ КОНСТАНТИНОВСКОГО РАЙОНА ПОГИБШИЕ В НЕМЕЦКОМ ПЛЕНУ
1. БАРСУКОВ МИХАИЛ АНДРЕЕВИЧ, 05. 11. 1917г. ст. Константиновская. Красноармеец. Попал в плен 06. 07. 1941г — Рославль. Лагерный № 18073. Лагерь — шталаг 315 — Германия, г. Хаммерштайн. Погиб в плену 02. 1942г.
2. БАРАННИКОВ АНДРЕЙ, 1911г. Константиновский район, х. Потапов. Красноармеец. Попал в плен. Лагерь 318. Погиб в плену 11. 06. 1944г. Захоронен — Германия, г. Ламсдорф.
3. БУТОВ ВАСИЛИЙ ПЕТРОВИЧ, украинец, кадровый военный, холост, (учитель), 19. 04. 1922г. ст. Константиновская, ул. Комарова, 38. Красноармеец. Попал в плен 22. 07. 1942г Лагерь 352. Лагерный № 24150. Погиб в плену — Минская обл. д. Масюко.
4. БУКАТОВ СЕРГЕЙ СЕРГЕЕВИЧ, 20. 07. 1913г. ст. Константиновская. Красноармеец. Попал в плен 08. 1941г. — Смоленск. Лагерный № 17. Лагерь — шталаг авиационных частей 5. Погиб 12. 1943г.
Жена Евгения Букатова — проживала г. Ростов-на-Дону, ул. Очаковская № 54
5. ГОРДИЕНКО АНДРЕЙ, 1917г. Константиновский район, Красноармеец. Попал в плен. Лагерь 344. Погиб в плену. 06. 08. 1944г. Захоронен — Германия, г. Ламсдорф.
6. ДУКМАСОВ ВАСИЛИЙ, 01.01. 1925г. ст. Константиновская. Красноармеец. Попал в плен. Лагерный № 61310. Лагерь — Германия, «Ваймар — Бухенвальд» Погиб в плену 25. 07. 1944г.
4. ЖМУРИН АНДРЕЙ НИКОЛАЕВИЧ, 10.02. 1911г. ст. Константиновская. Красноармеец. Попал в плен 19. 07. 1941г. — Бобруйск. Лагерный № 15044. Лагерь 311 — Германия, г. Берген — Бельзен. Погиб в плену 29. 11. 1941г.
5. ЗАЙЧЕНКО НИКОЛАЙ СТЕПАНОВИЧ, 08.02. 1907г.
ст. Константиновская. Красноармеец. Попал в плен 17. 05. 1942г. — Керчь. Лагерный № 46398. Лагерь 326. Погиб в плену 08. 04. 1944г Захоронен — Вестфалия, г. Форелькруг / Зенне, могила 1376, список 13155, ряд 29.
6. ЗЕМЦОВ ВИКТОР, 21. 12. 1920г ст. Константиновская. Красноармеец. Лагерный № 7133. Лагерь 318. Погиб в плену. Захоронен — г. Аушвитц.
7. ЗАХАРОВ НИКОЛАЙ, 1917г. Константиновский район, х. Михайлово. Красноармеец. Попал в плен. Лагерь 352. Погиб в плену 15. 04. 1943г. Захоронен — Минская обл. д. Масюковщина.
8. КОРОЛЬКОВ АЛЕКСАНДР ВАСИЛЬЕВИЧ, 25. 06. 1910г.
ст. Константиновская. Красноармеец. Попал в плен 12. 10. 1941г. — Вязьма. Лагерный № 161532. Лагерь — шталаг IV B — Германия, г. Мюльберг.
Погиб в плену 23. 10. 1943г Захоронен — Германия, г. Цайтхайн, кладбище III, участок 58, блок 1, ряд 12.
Его жена Королькова Валентина проживала в ст. Константиновской по ул. Комарова № 96.
9. КОРОТКОВ ВЛАДИСЛАВ ИВАНОВИЧ, 20. 07. 1927г. Гражданский.
ст. Константиновская. Попал в плен 11.01. 1943г. Лагерь 318 — Германия,
г. Ламсдорф. Погиб в плену 31. 07. 1944г.
Отец- Иван, Мать — Короткова Матрена Владимировна.
10. КОСТЕНКО СЕРГЕЙ ЯКОВЛЕВИЧ, 05. 07. 1910г. ст. Константиновская. Красноармеец. Попал в плен 26. 05. 1942г. — Харьков. Лагерный № 164667. Лагерь — шталаг IV B — Германия, г. Мюльберг. Судьба неизвестна (возможно, выжил).
11. КОНАКОВ СТЕПАН, 1908г. ст. Константиновская. Красноармеец.
Погиб в плену 17. 11. 1941г Захоронен — г. Луцк.
12. КОЛЮЖНИК ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ, 1914г. Константиновский район, ст. Татарская. Красноармеец. Попал в плен. Лагерь — Германия, г. Заган. Погиб в плену. Захоронен — Германия, г. Заган.
Родственники — Павел Калюжный, Мария Калюжнова (проживают в ст. Татарской, Константиновского района, Ростовской области.)
13. КАБИКИН (КАБАКИН) ПАВЕЛ, 1914г. Константиновский район
х. Абратица. Красноармеец. Попал в плен. Лагерь шталаг 352. Погиб в плену 10. 04. 1942г. Захоронен — Минская обл. д. Масюковщина.
14. ЛЕБЕДЕВ ПЕТР, 1908г. Константиновский район, х. В — Журавка. Красноармеец.
Погиб в плену 23. 05. 1944г. Захоронен — Германия, г. Ламсдорф.
Родственники: Лебедева Ульяна, проживала в Авиловский, Константиновского района, Ростовской области.
15. ЕРМАКОВ ЯКОВ, 1900г. Константиновский район, х. Богоявленская (так указано в карточке). Попал в плен. Погиб в плену 22.11. 1941г. Захоронен — Румыния.
Ближайшие родственники (Анфим- неразборчиво написано имя, Ирина, Мавра).
16. ОРЕХОВ НИКОЛАЙ ГРИГОРЬЕВИЧ, 02. 1913г. ст. Константиновская. Сержант. Попал в плен 29. 06. 1941г. — Барановичи. Лагерный № 99286.
Лагерь — шталаг II B. Погиб в плену 25. 09. 1942г. Захоронен — Германия,
г. Хаммерштайн, могила № 207.
Отец Орехов Григорий Терентьевич.
17. ПЛОСКУНОВ ЛЕОНИД, 1911г. Константиновский район,
х. Камышинский. Красноармеец. Лагерный № 16487. Лагерь 311.
Погиб в плену 28. 02. 1942г. Захоронен — Германия, г. Берген — Бельзен.
18. ПОПОВ ПЕТР МАТВЕЕВИЧ, 1903г. ст. Константиновская. Красноармеец. Попал в плен 12. 10. 1941г. — Вязьма. Лагерный № 29080. Лагерь — Германия, г. Цайтхайн. Погиб в плену 20. 12. 1941г. Захоронен — г. Якобсталь.
19. РЯБУХИН ВИКТОР ВАСИЛЬЕВИЧ, старшина, родился 25. 10. 1914г.
ст. Константиновская. Ст. сержант. Попал в плен 15. 05. 1942г. — Керчь. Лагерный № 94786. Лагерь — шталаг II A — Германия, г. Нейбранденбург.
Погиб в плену 02. 01. 1945г.
(указан адрес родственника Рябухина Василия, Краснодарский край, Нефтегорский район, дер. ст.(поправка автора) Нефтяная).
20. СИМОНОВ ДМИТРИЙ ИВАНОВИЧ, 12. 10. 1911г. ст. Константиновская. Красноармеец. Попал в плен 12. 08. 1941г. — Гомель. Лагерный № 11517.
Офлаг 57. Погиб в плену 16. 07. 1942г. Захоронен — г. Хорош.
Родственники: Ростовская на Дону область, ст. Константиновская на Дону Симонова Вера Григорьевна.
21. САЕНКО БОРИС ДАНИЛОВИЧ, украинец, холост, токарь, солдат-танкист 25.08. 1921г. Константиновский район, ст. Константиновская, ул. Ленина № 74, Красноармеец. Попал в плен до 9. 03. 1942г. Лагерный № 5209.
Выбыл в г. Минск 2. 04. 1942г. Судьба неизвестна.
22. СИВОЛОБОВ ВАСИЛИЙ ИВАНОВИЧ, 1909г. Константиновский район, х. Ведерниково. Красноармеец. Попал в плен. Лагерь — шталаг VIII E.
Погиб в плену 04. 02. 1943г. Захоронен — Германия, Земля Саксония,
г. Ламсдорф.
причина смерти: туберкулез. Свидетельство о смерти № 65763,
Подпись врача: Пикаш(т)ов. (поправка автора)
23. СЕГЕДА ЯКОВ МИТРОФАНОВИЧ, солдат, 10. 10. 1910 г. ст. Константиновская. Красноармеец. Попал в плен 10.10. 1941г. — Гнилянка. Лагерь 4. Васлуй. Погиб в плену.
24. УКОЛОВ СЕРГЕЙ, 1908г. Константиновский район, х. Кременское. Красноармеец. СП 35. Попал в плен. Лагерь 344. Погиб в плену 21. 07. 1944г. Захоронен — Германия, г. Ламсдорф.
25. ФРОЛОВ ПЕТР ИВАНОВИЧ, 1900г. ст. Константиновская. Красноармеец. Попал в плен 18. 05. 1942г — Крым. Лагерный № 44147. Лагерь — шталаг 326 — Германия, г. Форелькруг/ Зенне. Погиб в плену 11.1942г.
26. ШАТАЛОВ АНАТОЛИЙ, 01. 08. 1925г. ст. Константиновская. Красноармеец. Лагерный № 9352. Лагерь — Германия, " Ваймар — Бухенвальд". Погиб в плену 31. 07. 1944г.
27. ЦВЕТКОВ ИВАН НИКОЛАЕВИЧ, 21. 12. 1912г. ст. Константиновская. Красноармеец. Попал в плен 14. 08. 1941г. — г. Канев. Лагерный № 84950. Лагерь — шталаг II A — Германия, г. Нейбранденбург. Погиб в плену.
Родственники: (вероятно отец. прим. автора) Цветков Николай, х. Свобода, Курганинский район, Краснодарского края.
28. ЧЕЛНОКОВ АНАТОЛИЙ, 18. 09. 1925г. Константиновский район,
х. Трофимово. Красноармеец. Лагерный № 40955. Лагерь — шталаг I B.
Погиб в плену 19. 06. 1944г. Захоронен — Германия, г. Швентайнен.
29. ЧИСТЯКОВ АНАТОЛИЙ, 18. 06. 1918г. ст. Константиновская. Красноармеец. Лагерный № 2166. Лагерь — шталаг XII F — Франция, Лотарингия, г. Больхен. Захоронен — г. Бильдшток.
(все указанные документальные данные напечатаны, с немецких архивных карточек без изменений). прим. автора
А. М. Кошманов
г. Константиновск
апрель 2010г.
История создания поэтического клуба имени Валентина Запечнова
Для культурной жизни нашего города это стало точкой отчета рождения и главного события, которое прошло, незамеченным в общей массе обыденной суеты.
А в этот последний осенний день Константиновскую землю посетили люди с известными именами наш земляк: заслуженный художник России Геннадий Семенович Запечнов (сейчас Геннадий Семенович носит высокое звание народный художник России), известные поэты Ростовской области и России Николай Скребов, Владимир Фролов, Николай Егоров.
Поэты приехали по приглашению отдела культуры, отметить день рождения константиновца поэта — земляка — журналиста Валентина Семеновича Запечнова.
В просторной гостиной присутствовали местные поэты, поклонники литературного слова — Великого могучего русского языка.
Примечательно, что дата 30 ноября 1997 года стала днем рождения поэтического клуба.
Выступали наши почетные гости. Очень много добрых и теплых слов было сказано о нашем земляке Валентине Запечнове. Поэт Николай Скребов, открыл неизвестные для нас страницы биографии, в которых были сплетены воедино и радость, и разочарование и победы на творческом поприще поэта и журналиста. Настоящий поэт — это человек со сложной и противоречивой судьбой, часто не понимаемый обществом, в котором он живет, причина здесь одна. Поэт идет впереди времени, и в то же время поэт судья времени. Именно поэту дана божья воля говорить человечеству дискомфортную, или же наоборот правду. Потом проходит время, то, что напечатано в его сборниках (если конечно удастся выпустить в свет), оно где-то оседает в чужих квартирах на книжных полках, а поэт?...Поэт в этой суматошной жизни уходит незаметно в небытие.
Такая же ситуация сложилась с Валентином Запечновым. Здесь родился, рос, учился, работал в редакции районной газеты «Донские огни». Отстоял во время строительства гидроузла от выкорчевывания рощу. Теперь этот зеленый массив, излюбленное место отдыха горожан. Многие земляки помнят его стихи, даже переложили их на мелодию. Помнят любимые стихи Д. Кедрина «Зодчие», которые он страстно и проникновенно читал со сцены районного Дома культуры. И его замечательную популярную песню
Но вернемся в музыкальную гостиную.
Один маститый поэт (они почти ровесники по возрасту с В. Запечновым ), говорил очень мало. Он прочел всего лишь несколько строк из поэтического творчества Валентина Запечнова.
«Брошу в лодку,
сена оберемечко»
Потом через небольшую паузу медленно сказал: «Эти строки говорят только об одном, что Валька настоящий большой поэт! Я так не умел высказаться...».
Друзья поэта, говорили откровенно, искренне. И не потому, что рядом присутствовали его братья, и не потому что, как говорят в народе, именно в такой ситуации,- «надо говорить, или хорошее, или ничего». Нет! Вырисовывался образ человека щедрой, широкой, открытой души. Души вольной, гордой! Наверное, души наших прадедов — казаков давно приметили Валентина Семеновича, берегли, как умели. В раннем детстве не сговариваясь, деды решили поместить в него на хранение кусочки того далекого казачьего великодушия, на котором прочно держался наш Тихий Дон Батюшка. Эта сила была непреступна, для всякой нравственной нечисти, и хранила в себе высокие слова Честь, Совесть, Правда! Казачьего Дона!
Эти святые понятия в наше время редкость, а то и совсем, увы, к сожалению утеряны. Вот, поэтому таким людям Бог давал возможность жить на Константиновской земле, именно на поэтов будущие поколения обязательно будут оглядываться, сверять свои помыслы. Рано или поздно будут искать и найдут мерцающий свет маяка в густом тумане жизненных событий.
Мы, в пути не устали,
Наша память крепка,
Мы из дедовской стали
Из донского клинка.
(поэт Валентин Запечнов)
Поэтический клуб имени Валентина Запечнова, смело шагает по овеянной легендами донской казачьей земле. Несет и хранит завещательность особой любви к каждой травинке донской степи Дикого поля, полынным макушкам степных курганов, любовь к старинным хуторам и станицам, и самое главное неподкупная любовь к нашей гордости Батюшке Тихого Дона.
К нам в завещании от наших старших братьев достался дух, и он нам дан свыше. Именно настоящий казачий дух подпитывал и наполнял каждую поэтическую строчку донского поэта. Поэта прошлого и настоящего.
Сегодня есть все условия для продолжения будущего звонкого слова, блистающего на солнце и парящего в вышине свободного курганика над землей Константиновского донского казачьего края.
Первый руководитель, организатор
поэтического клуба им. В. Запечнова
Александр Кошманов.
Кошманов Александр Михайлович
В предисловии к своей поэме «Казачья вольница» он написал: «Хочу на деле доказать верность отчему краю, привить подрастающему поколению уважение к дон-ской старине, в которой хранятся неизвестные богатейшие пласты самобытной культуры дедов и прадедов наших».
Делу, которое грело его сердце и душу, Александр посвятил всего себя без остатка. Остановилось его сердце, но осталась душа в его поэтических сборниках «Полынный край» и «Казачья вольница», будут жить на константиновской земле созданные им клуб поэзии имени В. С. Запечнова и фестиваль авторской песни «Константиновский слет пилигримов».
Светлая память об Александре Кошманове навсегда сохранится в наших сердцах.
Сайт Александра Кошманова: http://akoshmanov.ru
Автобиография: http://akoshmanov.ru/o_sebe.php
Аудио-произведения
Поэма «Казачья вольница». Часть 1.
| Скачать (62 Мб) |
Поэма «Казачья вольница». Часть 2.
| Скачать (48 Мб) |
Скляров Владимир Маркович
После встречи с известным поэтом Владленом (Владимиром) Изотовичем Демидовым и его упрёка в том, что «бессовестно таить талант от народа», пообещал ему (ныне покойному) опубликоваться. Печататься начал в районной газете. На решение издать сборник стихов подтолкнуло данное Демидову обещание, которое не без удовлетворения и выполняю.
С
Стихи
Сборник стихов «ДОНСКИЕ РОСЫ»
Автор благодарит за помощь, оказанную при издании этого сборника, А.А. Кашаташяна и А.В. Дронова, директора ООО "Земля", а также других спонсоров, пожелавших остаться неизвестными...
Посвящается светлой памяти близких мне людей, с кем шёл когда-то по жизни...
Шуточное предисловие от автора
Я сорок лет «столу стихи творил»,
ещё друзьям немного и подругам...
Потом однажды взял да и решил:
пусть общество «воздаст мне по заслугам».
На критику я не обижусь, нет!
Дерзайте критики, и «флаг вам в руки».
А, может быть, я — стoящий поэт,
не просто так «черкающий от скуки»?
А, может, утаил я свой талант
от общества?
Тогда мне нет прощенья!..
И вот я издаю свой «фолиант» —
небезразлично мне народа мненье.
За годы я подрастерять успел
так много из написанного ране...
Зачем моим стихам такой удел,
к чему тогда прошедшее старанье?
Не скрою, меркантилен мой расчёт:
А вдруг да и понравится творенье!
Тогда я много напишу ещё —
идеи есть!
И пышет вдохновенье...
БЕЗ ТЕБЯ Я ПРОСТО СУЩЕСТВУЮ
«Потому что, если не любил,—
значит, и не жил, и не дышал..»
В. Высоцкий
ЖИЗНЬ — ЭТО ТЫ
Ты — песня ручья, весною так звонко звучащая.
Ты — песня любви, которую петь бы и петь.
Ты — сердца тоска, до боли жестокой щемящая.
Ты — вечный костер, умеющий душу согреть.
Ты — как соловья волшебные трели забвения.
Ты — шелест травы в степи под лукавой луной.
Ты — радость моя, сирени цветущей кипение.
Ты — шорох прибоя у моря ночною порой.
Ты — солнца восход, все в мире собой покоряющий.
Ты — первый тюльпан,
ты — лепет зеленых дубрав.
Ты — влаги глоток в минуты жары изнуряющей.
Ты — строчка стиха, текущая из-под пера...
СУМАСШЕДШАЯ ЛЮБОВЬ
Вот и осень пришла под шуршание листьев багровых.
Вот и осень опять, и осенняя с нею печаль...
Но сулит ли она мне свиданий: и свежих, и новых? —
Мне ведь прошлых, прошедших, поверь, абсолютно не жаль.
Мне сейчас зачеркнуть бы, забыть всё, что было со мною,
что умчалось куда-то — не в эту ль небесную синь? —
Позабыть, что мелькнуло лукавою летней порою...
Но напомнит мне всё своим запахом резким полынь.
И преследует нас этот запах лекарственно-горький.
И звучит мне упреком твой шепот: «Не надо, зачем?»
Трепет губ твоих нежных, пьянящих мой разум нестойкий...
Ровный след от зубов на моем обнаженном плече...
ВОЗРАСТ
На воспоминанья потянуло...
Неужели всё-таки старею?
Но, перебирая, что минуло,
ни о чём прошедшем не жалею!
Разве только мелочи какие...
Ведь от них никто не застрахован.
Все мы ошибались, молодые,
каждый был амуром атакован.
Прилетит виденье издалёка
маячком сигнально-проблескoвым.
Нет вины — всё это воля рока
и судьбы крепчайшие оковы.
ОСЕННЕЕ
Кужелuт, надрывается осень,
посыпая листвою везде.
И свинцово-тяжёлая просинь
на донской отразилась воде.
И сплавляются листья по Дону,
вниз к Азову эскадрой плывут.
И морозами первыми тронут,
в воду лес добавляет листву...
Между веток полощется ветер,
раздирая лохматый туман.
И тускнеют все краски на свете,
и уныние сводит с ума!
Так и жизнь постепенно тускнеет,
обряжаясь в осеннюю медь...
Коль любимые наши стареют,
значит, не о чем больше жалеть!
МОЛОДОСТЬ
Тротуары, тропинки, газоны —
всё обмыто весенним дождём.
Так свежо, и так пахнет озоном!
И с тобой мы куда-то бредём...
Всё забыто: шпаргалки и книги.
Мы одни, хоть народу полно.
Все невзгоды и жизни интриги
мы уже позабыли давно...
И картины ночного Ростова,
и прошедший над городом дождь
навевают нам снова и снова
трепет чувств и неясную дрожь...
Мы идём, несерьёзны, как дети,
непогоду и мрак не браня...
Хорошо, что живёшь ты на свете,
дорогая подруга моя!
ПРОШЛОЕ
Мне не знать бы забот и печалей, терзающих душу.
Мне б забыть обо всём, что прошло и чего не вернёшь.
Только сердце стучит —
я его не осмелюсь не слушать.
И былое гнетёт, словно к горлу приставленный нож.
Не забыть мне никак слово, что прозвучало однажды,
словно крик лебедей, по которым стреляют в тиши.
Ведь сказать так, как ты, —
это сможет, поверь мне, не каждый.
Ты сказала «Прощай!» —
то был крик лебединой души!
Я тогда не придал тому слову большого значенья —
думал, что без тебя в мире много хороших девчат...
И предать бы давно наши встречи с тобою забвенью,
но во мне до сих пор лебединые крики звучат!
ВЕСНА ЗИМОЙ
Мысленно с тобою вновь встречаюсь,
в мыслях лишь с тобою говорю.
За тобой других не замечаю.
От любви, мне кажется, сгорю!
Пушкинское «чудное мгновенье»
понял я, когда однажды ты,
как подснежник,
в тёплый день весенний
дерзостно вошла в мои мечты.
БУДУЩЕЙ ЖЕНЕ
Дорогая моя, хорошая,
сколько можно меня испытывать?
Сколько слов моих переспрошено!
Сколько можно перевоспитывать!
Разве в прошлом моём всё главное?
Разве это сейчас всё важное?
Ах ты, девочка моя славная,
моё счастье почти миражное!
Для чего нам слов наводнение? —
В них так много столь неуютного...
Что ж ты, комнатное растение,
не прощаешь меня, беспутного?!
Я боюсь, ты от дум сломаешься...
Приземлись, не гонись за звёздами!
Что ж ты, милая, издеваешься
над моими души аккордами?
Улыбнись же, моя насмешница,
подари поцелуй, хорошая!
Будь моей лишь, святая грешница, —
быль моя, новизной поросшая...
ПОКАЯНИЕ
Наступает весна в платье розово-белом,
завлекает она в сети страстной любви.
Ярко светит луна.
Соловьи оголтело
свои песни поют...
Только ты не зови!
Я теперь уж не тот, что с тобою простился...
Забывался порой, сидя в парке с другой,
и накал своих чувств охладить не стремился,
и тебя предавал, человек дорогой!
Я влюблялся в других только прихоти ради.
Кем предстану теперь в твоих синих глазах?
Всё ушло в никуда, и любовь где-то сзади
затерялась, мелькнув, как мужская слеза.
Что теперь предпринять, как бороться с судьбою?
Как тебя мне вернуть и о прошлом забыть?
Я готов понести наказанье любое,
только вряд ли уже ты сумеешь простить...
АПРЕЛЬСКИЙ МИГ
Какая ночь! И мы одни...
Словам нет места — только страсти!
И звёзд мигающих огни,
и мир, который в нашей власти...
Вид губ твоих, манящих властно,
и взгляд шальной, и грудь твоя...
О, милая, ты так прекрасна!
Ещё чуть-чуть и ты — моя.
Ты так нежна и так прелестна
в своей зовущей наготе!
Сопротивленье неуместно
при бешенной игре страстей!
Не надо слёз! К чему всё это?
Пусть жизнь идёт сама собой...
Ах, это сладостное лето,
вдруг наступившее весной!
СВИДАНИЕ
Все проблемы исчезли куда-то.
Только ты, только блеск твоих глаз...
Ты одна только в том виновата,
что безумно люблю и сейчас.
Дорогая, ты слышишь, люблю я
всё в тебе: смех и глаз синеву.
Твои губы влекут к поцелуям
и к любви самой нежной зовут.
Ты такая...
К чему здесь сравненья! —
Всё равно мне их все не назвать...
Быть с тобою — минуты забвенья,
быть в разлуке — любить и страдать.
О БЫЛОМ
Эта ночь, словно сказка прославленной Шехерезады,
с небом звёздным и лунным, что дышит прохладой чуть-чуть.
Соловей надрывался, и дружно трещали цикады.
А родные просторы призывали в любви утонуть.
И без тени смущенья — оно ни к чему, если любишь! —
мы то ввысь поднимались, то ястребом падали вниз...
Вот такую вот ночь ты нигде за валюту не купишь,
ведь она — как любви, бескорыстной и преданной, приз.
Мы забрали тот приз, чтобы он не достался кому-то.
Наша ночь укачала нас страстью почти неземной.
Это — взлёт и падение, это — прыжок с парашютом
под названьем простым и довольно скупым — «затяжной»...
ТЫ — ВЕСЕННЯЯ
Сколько солнечных дней, сколько света!
Сколько лиц, вдохновлённых весной!
И звучит над землей обогретой
птичьих трелей мотив озорной.
Рвётся в души, сердца покоряя,
птичий гомон, задорно-хмельной,
чтобы грусти осадок растаял
с наступающей дерзко весной.
Солнце ярких лучей не жалеет,
льёт свой ласковый свет с высоты...
Но меня обогреть не сумеет,
как умеешь согреть только ты!
БАБЬЕ ЛЕТО
С лёгкой дымкою рассветов —
вновь туманные седины:
разгулялось бабье лето,
нашвыряло паутины.
И уже покрыты травы
увяданья перламутром,
а унылые дубравы
всё бледнее с каждым утром...
Лишь любовь свежа, а это
в жизни значит очень много!
И не грустно бабьим летом
мне с тобою, недотрога.
Я по собственной примете
знаю: ты меня погубишь...
Но обнимешь на рассвете
и вовеки не разлюбишь!
МОЯ СКАЗКА
Сравнить бы со звездой! —
Но ты ведь мне лишь светишь.
Сравнить тебя с луной? —
Но ты не холодна...
Ты для меня одна на этом грешном свете,
как близкая душе волшебная страна.
Страна прелестных грёз, страна любви и ласки,
мир добрых колдунов, принцесс и королей...
Под свод твоих небес вхожу я без опаски
и плавлюсь, словно воск, в чарующем тепле.
КАЖДОМУ — СВОЁ
Луна, печальная и одинокая,
застыла в россыпи неярких звёзд.
Пора осенняя и ночь глубокая
пахнула веяньем прошедших грёз.
И тучи низкие бесцельно мечутся,
своими лохмами касаясь крыш...
А я витаю в жарком летнем месяце,
а ты в плечо моё, увы, сопишь.
Ты позабыла всё, моя красавица,
забыла запахи ночной степи.
Ну что же, милая, — кому что нравится...
Огни погашены. Уж полночь. Спи!
МОЯ МЕЧТА
Сумрак. Мягкие полутени
на лицо твоё набежали...
За тобой, как Сергей Есенин,
я б «навеки — в любые дали»!
Как ловушка, желанные губы,
дивный взгляд, словно омут вечности...
Всё в тебе, моя радость, любо,
и легко мне с тобой до беспечности.
Манит взор твой за дали синие,
навевает мечты, стремления...
Ты — моя визирная линия,
ты — мотивы мои весенние.
ГРЁЗЫ
Подари ты мне лепет дубрав,
вновь напомни ушедшее лето,
когда мы средь бушующих трав
предавались безумным сонетам.
Мы о ссорах забыли тогда,
и, восторгу любви покоряясь,
отшвырнули остатки стыда,
естеству до конца отдаваясь...
Пусть сейчас наступила зима,
но ведь наша любовь не допета!
Догадайся, верни мне сама
средь зимы это яркое лето.
НЕ ОБМАНИ
Не губи мою жизнь молодую,
не давай лишний повод страдать.
Я тебя ни к кому не ревную,
а лишь только боюсь потерять.
Ты одна мне надежду вернула.
Не могу я поверить теперь,
что меня ты хоть раз обманула,
счёт открыв веренице потерь...
В этот день, по-весеннему ласковый,
я один и ты тоже одна.
Свет померк с его яркими красками,
лишь поёт под рукою струна.
Не люблю, когда ты омрачаешься,
когда гаснет улыбка твоя,
и волнуюсь, когда ты прощаешься,
от меня что-то в мыслях тая...
ЛЮБИМОЙ
Люблю тебя, как мать моих детей,
как женщину, живущую со мною!
Уж сколько лет (не месяцев, не дней!)
невзгоды делим пополам с тобою.
Люблю тебя такой, какая есть.
На что пенять?
Мы все — земного круга...
Поэтому позволь тебе прочесть
слова любви, признания в заслугах.
Ты стойко сносишь выходки мои,
я их стыжусь, поверь мне, дорогая!
Брани, но глупых мыслей не таи:
мне не нужна какая-то другая.
Пусть мир вдвоём мы не перевернём.
но изменить судьбу слегка — по силам.
И мы своё, я думаю, возьмём
на этом свете, не совсем унылом!
8 МАРТА
Зима иссякла...
И в начале марта
я откровенно, не кривя душой,
желаю в женский праздник вам, девчата,
удачи удивительно большой!
Чтобы поднять хоть малость настроенье,
снять с женских мыслей стрессовый накал,
я вам желаю в этот день весенний
всего, что и себе бы пожелал...
Пусть радость и любовь — навечно с вами!
Любимые — пусть рядом навсегда!
Любимыми вы оставайтесь сами
на долгие грядущие года!
От имени мужского коллектива
скажу (прошу не посчитать за лесть):
«Хоть женщина — коварна и строптива,
спасибо вам за то, что все вы есть!»
О ПРОШЛОМ ГРЕХЕ
Я не волен в действиях своих,
я от страсти пьян, от поцелуев!
И в объятьях девичьих твоих
постигаю истину простую...
А в тебе инстинкт проснулся вдруг,
ты одним желанием томима.
Ночь темна, и никого вокруг,
и любить ты хочешь нетерпимо.
Обладаю телом я нагим —
страстным, но чужим до боли телом.
Припаду к грудям твоим тугим
и отдамся ласкам неумелым.
Этот миг — шаг в бездну, в пустоту!
Сердце замирает на мгновенье...
Постигаю жизни красоту
и тебя, как чудное виденье.
Для меня на свете ты одна
воплощаешь нынче жизнь планеты.
С нами только звёзды и луна
на всю ночь, до самого рассвета.
Слышу жаркий шепот губ твоих,
как в бреду, во сне или в тумане.
Эта ночь нас сблизила двоих,
а кого-то эта ночь обманет...
ДИЛЕММА
Грешною, заблудшейся душою
в рваных тучах мечется луна.
С тихой, безысходною тоскою
на лугах пасётся тишина.
И слезятся звёздочки ночами,
застелая шляхом Млечный путь...
Всё ушло, что было между нами,
и, увы, былого не вернуть.
Мне бы, может, побороть гордыню,
не таить напрасно бурных чувств, —
задышать тобой, как неба синью,
задыхаясь от желанных уст!
Лету на подол ступает осень,
отцветает сизая полынь...
Ну а я запутался в вопросе:
что важней —
любовь или гордынь?
ПАМЯТНАЯ НОЧЬ
Зачарованная, ткалась тишина,
как холста прядутся серые полотна.
А бесстыдно-любопытная луна
откровенно к нам заглядывала в окна.
И сквозь облачков курчавых табуны —
угольки далёких звёздочек лиловых
нам моргали из небесной глубины,
как глаза чудовищ тысячеголовых.
Обволакивала землю темнота,
обдувал машину тёплый ветер юга.
Степь на много вёрст была пуста,
а в машине — только мы с тобой, подруга.
Нам до дома оставалось — ничего:
ну каких-то, может, десять километров.
Эта ночь...
Она добилась своего
С тихим, ласковым и нежным южным ветром.
Нёс с собою он тягучий аромат
и дурманил свежескошенной травою...
Словно возраст «отмотали» мы назад,
так прекрасно было ночью под луною!
И сквозь сон потом встречали мы рассвет,
что оттенком серым шествовал с востока...
Сколько зим с тех пор минуло,
сколько лет
улыбаются из дальнего далёка!
ЖЕНЩИНАМ
Забурлило в безумьи весеннем
всё живое — на то и весна!
И с похмельным слегка настроеньем
вся природа отходит от сна.
Март...
В нём что-то от Марса, не меньше:
так он дерзок, решителен, смел!
Почему же он праздник для женщин
на груди на геройской пригрел?
Впрочем, я с ним почти что согласен,
даже в чём-то могу и понять:
как мужчина, любви он подвластен
и покорен, хоть трудно признать...
Так мы все, кто пошёл от Адама,
в этот день соглашаемся с ним,
и, ломая характер упрямый,
возвращаемся к Евам своим.
И желаем им юности вечной,
и готовы им звёзды дарить.
Говорить о любви бесконечно,
И любить, до безумья любить!
Потому-то словами простыми
вам желаю избегнуть всех бед.
И ещё — быть всегда молодыми,
как в семнадцать девических лет!
РОДНЫЕ ПРОСТОРЫ
«Родники мои серебряные,
Золотые мои россыпи...»
В. С. Высоцкий
ОТЧИЗНА
Я пройду не спеша по зеленому, летнему лугу.
И цветам полевым поклонюсь и умоюсь росой...
Я пришел к тебе, степь, как к врачу и как к лучшему другу:
ты меня полечи и степенством своим, и красой.
Степь донская моя, в разнотравьи твоем затеряюсь! —
И душой отдохну от забот.
И уйдет непокой...
С каждой встречей с тобой я в тебя только больше влюбляюсь,
стоит мне лишь вдохнуть васильково-полынный настой.
Забреду в ковыли, что покрыли тебя сединою,
и дурман чабрецовый вдохну от души — допьяна.
Весь я твой, моя степь, я себя мыслю только с тобою!
В мире много красот, а отчизна — навеки одна...
ПРИЗНАНИЕ
Любимый край, земля моя донская,
тобой горжусь, живу тобою я —
мне степь твоя, огромная такая,
дороже, чем заморские края!
В ковыльный омут окунусь, как в пену,
и захмелею в запахах травы...
Родная степь, ты необыкновенна —
с рассвета до закатной синевы!
И лунной ночью нет с тобой сравненья,
когда шатром из звёзд покрыта ты...
А каждое рассветное мгновенье —
как символ чистой женской красоты!
КОНСТАНТИНОВСКАЯ ВЕСНА
Утопает в кипении белом
небольшой городок на Дону.
Воробьишки кричат оголтело,
прославляя тепло и весну.
Хор лягушек о том же торочит
на болотцах своих, в камышах...
Быстротечней становятся ночи,
а весны — всё уверенней шаг.
Голоса — лягушачьи и птичьи —
от рассвета — весь день, до темна...
Так, во всем своём юном величьи,
по России шагает весна!
В КРАЮ РОДНОМ
Угаснет день за кромкой облаков,
луна лениво в небе поплывёт, —
и звёздами, как роем светлячков,
колдунья-ночь украсит небосвод.
И вновь зайдутся в трелях соловьи,
и вновь влюбленным будет не до сна.
И будет им подсказывать свои
слова любви донская сторона.
И будет утро путаться в лугах,
боясь спугнуть нечаянных гостей...
Ну, где еще, в каких других краях
Так в ночь войдёшь
и так срастёшься с ней?!
РОДНЫЕ ПРОСТОРЫ
Здесь гулял Чингисхан с Золотою Ордою своею,
и седые курганы много тайн сохраняют о том.
А степные ветра также вольно-задумчиво веют,
и история годы мотает виток за витком.
И осталась лишь пыль от былого величья людского,
да недобрая память, да скифские бабы в степи...
На земле на своей редко терпят тирана чужого.
И свободы огонь до поры да до времени спит!
Повидал тихий Дон после хана немало «залётных».
Только время их всех зашвырнуло безвестно куда...
Дон не любит насилья, он всегда был приютом свободных:
вольным Дон был вовеки и вольным он будет всегда!
ДОНЩИНА
Люблю тебя, мой уголок донской, —
частицу мира, пусть и небольшую...
Люблю тебя я с зимнею тоской,
люблю тебя, когда весна бушует.
Люблю тебя и в летнюю жару,
и осенью — в любое время года!
Я без тебя, как листья на ветру,
которые уносит непогода...
Люблю твои заветные места,
где так приятно от всего забыться.
Отчизна, ты так девственно чиста!
И как, скажи, в тебя мне не влюбиться?..
ВЕЧНОСТЬ
Ночь опустила на землю
чёрный и мрачный шатёр.
Медленно тянется время —
тихо крадется, как вор.
Через окно проникает
стрёкот немолчный цикад.
Уличный шум затихает,
только деревья шумят.
Мечется, бродит по кронам
ветер, играя с листвой.
В небе, пустом и бездонном, —
звёзды и вечный покой...
МАРТ
Задрожали туманные дали,
вздулись реки под панцирем льда.
Мы с зимою еще не расстались,
но уже не гнетут холода.
Снег уносится талой водою,
в небе — нежная голубизна...
В царство, занятое зимою,
всё решительней входит весна!
С молодым и весёлым задором
ставит все на иные места.
И, наверное, очень уж скоро
совратит нас ее красота.
Наши чувства от сна отряхнутся,
и с весною-проказницей вновь
к нам в сердца непременно вернутся
наши вера, надежда, любовь!
МАЛАЯ РОДИНА
Чуть колышется стенкой камыш,
тихий плеск звонких струй еле слышен.
Робко солнце касается крыш,
поднимаясь все выше и выше.
Над рекой седовласый туман
рвётся в клочья и тает бесследно.
Тишина и миражный обман —
над природою, мертвенно-бледной.
В зыбком мареве видится лес,
в птичьем пении тонут все звуки...
Убеждён я, что нет лучше мест,
жду конца нашей с ними разлуки!
ЗАВЕТНОЕ
В синей дымке спит округа,
чуть румянится восток...
И росисто-мокрым лугом
мы идём на «свой» мысок.
Есть ли лучше наслажденье,
чем, забросив поплавки,
уповая на везенье,
ждать рассвета у реки!
Тихо что-то шепчут струи,
пробиваясь сквозь камыш...
Где еще найдешь такую
благодатнейшую тишь?!
СТИХИЯ
Сотни молний в безумной потехе
мечут пики вперед и назад! —
Это в чёрной небесной прорехе
разыгралась над Доном гроза.
Шум дождя за раскатами грома
беспрерывен под чернью ночной.
И волнующе-важно истома —
Словно рядом присела со мной.
Восхищает безумство природы,
и чуть-чуть я завидую ей...
Для меня «нехорошей» погоды
быть не может на милой земле.
ДОНСКОЙ ИЮЛЬ
У прудка полусонно лягушки
прославляют июль с бирюзой...
Хорошо отдохнуть на опушке,
от души намахавшись косой!
На валкe свежескошенном лёжа
и вдыхая степной аромат,
понимаешь, насколько пригожа
и целебна природа сама.
И усталость уходит неспешно,
и в душе — столь желанный покой...
В мире этом, огромном, безбрежном,
ты — лекарство мое, край родной!
НЕПОСТОЯННАЯ
Ах, эта осень золотая, —
ведь как собой заворожила!
Какая сила колдовская
в тебе талант такой открыла?
Весь мир собой очаровала
ты в полунеге-полудрёме,
когда в цветах своих предстала
невестой в свадебной истоме.
Но вдруг нежданно задождила,
и исчезает наважденье...
А всё ж красавицей входила
в своё недолгое правленье.
ВЕСЕННИЕ МОТИВЫ
Весна...
Как много это значит!
Весна — пора любви и грёз.
Весной мы веруем в удачу
под мерный рокот вешних гроз.
Мы вновь лишаемся покоя
и свято верим в чудеса.
Нам снова сердце беспокоят
лукаво-близкие глаза.
От их воздействия хмельные,
витаем мы в мирах иных.
И утопаем, как шальные,
в глазах лучистых, озорных...
КОНЕЦ ЛЕТА
Уж скоро осень...
По утрам
туман в окрестностях клубится.
Опять унылая пора
на землю нашу возвратится.
И снова будет слышен крик —
печальный крик летящей стаи.
И осень листья обагрит,
над рощицами пролетая...
И отзовётся холодком,
проникнув в души осторожно.
И вновь взгрустнётся ни о ком —
светло и чуточку тревожно...
ЛИСТОПАД
Стелет осень цветастый ковёр,
словно кистью мазки добавляя.
Услаждает и радует взор
разноцветье от края до края.
Красота...
Но тоскливо слегка:
ведь последние — краски вот эти.
И зима с холодами близка,
и метелей лихих круговерти...
Впрочем, кстати ли грусти порыв? —
Есть и в белых метелицах прелесть...
А пока —
осень входит в дворы
и ковры листопадами стелет.
ПРОГНОЗ
Луна, как блин раскатанный, —
на тёмном небосводе.
А в этом признак спрятанный:
к хорошей, знать, погоде.
И звёзды частой россыпью —
на небе недогретом.
И осень — с мягкой поступью
и поздним бабьим летом...
Вот вата паутинная
на ветки прилепилась.
Знать, осень, дева чинная,
с природой не простилась.
ПОД СОЗВЕЗДИЕМ ВЕСОВ
Благословенная пора! —
В деревьях — проблеском —
багрянец,
как будто девичий румянец,
к себе так манит по утрам!
Как струги Стеньки, облака
плывут, тяжёлые, над Доном...
А осень, рыжая мадонна,
глядится в воду свысока.
Нахолодавшая вода
пропахла вымокшей листвою.
И паутина пеленою
повисла в скверах и садах...
МЕТАМОРФОЗЫ
Как прекрасна над Доном гроза!
Пики молний вонзаются в воду,
и от вспышек темнеет в глазах —
так безумствует здесь непогода.
Канонада повсюду гремит!
Посвист ветра — разбойничий вроде...
И симфония эта звучит,
словно гимн непокорной природе!
А потом — тишина и покой,
будто не было дерзостных шквалов.
И сам Дон, добродушный такой,
к морю мчит, как ни в чём не бывало!
«БОЙ ИДЁТ НЕ РАДИ СЛАВЫ...»
«...Мир вашему дому...»
В. С. Высоцкий
АТАКА ПОД КЕРЧЬЮ
Это всё так непросто — от земли оторваться,
в бурном вихре атаки позабыть про свинец,
если годы твои — лишь немногим «за двадцать»...
Но ведь ты — командир и не червь, наконец!
Чёрно-синей волной — моряки из пехоты,
и твой взвод миномётный — огневая их мощь.
А у этих чертей каждый взвод стоит роты.
Так что все опасенья и сомнения — прочь!
Эта «чёрная смерть» рвётся в свой Севастополь.
Ну а ты, «бог войны», огоньком поддержи!
Коль уж приданный ты, значит, вместе и топать,
и крушить укрепленья, и сметать рубежи...
Темп огня не снижать — это темп всей атаки.
Пусть огонь «с колеса», поплотнее с огнём!
Впереди город Керчь. И жестокой быть драке.
Уж «полундра» слышна, значит, лихо идём.
На осколки — плевать и не кланяться пулям!
Что громить — всё равно, будь то дот иль блиндаж.
Вот навылет плечо словно шашкой проткнули...
Ну а с городом что? —
Он теперь уже наш!
ГОРНЫЙ БАТАЛЬОН
Ошибок горы не прощают,
ошибки здесь — ценою в жизнь.
А батальон во тьме шагает
наверх, в заоблачную высь.
Нам нужно быть над перевалом,
чтобы атакою с небес
и миномётным грозным шквалом
вниз сбросить банду «Эдельвейс».
Лишь на востоке ночь растает,
мы гор нарушим мерный сон,
и враг «по почерку» узнает
отдельный горный батальон!
Ну. а пока на горных кручах
висят остатки тишины.
Луна ныряет в рваных тучах
беспечно, как и до войны...
РАЗМЫШЛЕНИЯ ВЕТЕРАНА 586 ЖЕНСКОГО АВИАЦИОННОГО ИСТРЕБИТЕЛЬНОГО ПОЛКА
1.
Автобус — в зное, мухах и в пыли...
Я замечталась, вспомнив Мойдодыра.
Вдруг голос: «Бабка, в сторону свали!
Не видишь, ты мешаешь пассажирам!»
Пусть сказано без злобы, без души,
бесцветно, безразлично и уныло...
А лет девице — двадцать с небольшим.
Мне в первый бой примерно столько было.
И вспомнив лето, Курскую дугу,
однополчанок вспомнила немало.
Я и теперь представить их могу
у «Ястребка» в кабине, за штурвалом...
Мы так стремились в авиаполки!
Патриотизм с отвагою бурлили.
И воевали мы, как мужики,
И все невзгоды с Родиной делили.
Вдыхали гарь неубранных полей —
глазами на поля те не смотреть бы!..
Мы «ангелами» были на земле,
а в небе — «истребители» и «ведьмы».
В сравненьи с пережитым на войне
и адово чистилище — предбанник.
Мы закалялись в бешенном огне,
идя через годину испытаний.
2.
Мы не сломились, не сломали строя
ни в чистоте, ни в мужестве своём.
И тридцать лётчиц в звании Героя
ещё мы, безусловно, воспоём!
А ныне — меркнут подвиги...
Да просто
потомки наши «смутные» как раз.
И «Родина» поменьше стала ростом.
«Патриотизм» — ругательство сейчас...
Всё нынче, как во времена потопа,
но мы-то чётко знаем наперёд:
История ТВОРИТСЯ из окопа! —
лишь ТРЁП потом идёт «с других высот»...
Однако мы уверенны — вернётся
былое уваженье и любовь.
Проснётся наша нация, проснётся,
и вознесётся над планетой вновь!
Умчится всё, что чуждо для России,
вся грязь чужая смоется с неё...
И станет она в десять раз красивей,
и мы нормальной жизнью заживём!
МАЙ 1945 ГОДА
«Ну вот, дошли...» —
сказал нам наш комбат
на площади,
откинув люк тяжёлый.
И в этот миг нелепо, невпопад
раздался выстрел в доме, что за школой!
И шлем танкистский наземь полетел...
И мы, застыв от этого кощунства,
увидели, как на глазах бледнел
механик танка в приступе безумства.
С комбатом мы — от самого Донца...
Он другом был нам и суровым «батей».
А здесь, в Берлине, пулю подлеца
не заклинuло в чьём-то автомате...
Мы дом сравняли с уровнем земли!
И особисты долго разбирались...
Мы друга помянули, как могли,
и с ним навек в Германии расстались.
НОВОРОССИЙСК. МАЛАЯ ЗЕМЛЯ
Цемесская бухта.
Кусочек земли —
в воронках, заросших травою, —
который фашисты вернуть не смогли,
что назван был «Малой землею»...
Закрою глаза — и не шорох волны
в скорбящих услышится нотах,
а отзвуки боя, как память войны,
что кончилась в этих вот дотах.
Разрывы снарядов и мин оживут,
и люди на доты и танки
из моря в промокших бушлатах бегут
в лихой беспримерной атаке...
Я знаю: есть след от отца моего —
в окопе том, в этой ли яме.
А мирное солнце — заслуга его
с его боевыми друзьями.
Прошитый осколками берег косы
хранит свою вечную тайну...
Я здесь.
И стоят все на свете часы,
а я в сорок третьем витаю...
ЮБИЛЕЙ
Уж постарели бывшие солдаты,
но —
как священный праздничный обряд —
наденут гимнастерки и бушлаты
с завесами заслуженных наград.
На их медалях — города и страны,
которые пришлось освобождать...
И есть, что вспомнить этим ветеранам,
и есть, за что заздравный тост поднять!
И пусть их нынче серебрят седины,
и лица пусть морщины бороздят,
но ведь ОНИ ДОШЛИ до стен Берлина,
все пережив: и Курск, и Сталинград!
И в день Победы, ласковый, весенний,
как и полвека лет тому назад,
пусть им ничто не портит настроенье!
Пусть празднует заслуженно солдат!
ИСТРЕБИТЕЛИ
Мы с аэродрома взлетаем,
как утки
взлетают с раскисших полесских болот.
Седьмой, и восьмой, и девятый раз в сутки:
посадка, заправка, зарядка и — взлёт!
И так повторяется снова и снова:
едва приземлился — команда взлетать.
Но я отыграюсь-таки на «бубновом»,
с драконом огромным под номером «пять».
Ведёт он звено, и ни метра от курса.
Ну что же, ведь шили не лыком и нас:
мы счёт свой ведём от Москвы и от Курска,
и мы в лобовую ходили не раз!
А этот «бубновый» лишил меня друга! —
Теперь расквитаться настала пора...
Сейчас запоёт пулемётная вьюга,
и кончится этот «воздушный парад»!
Мы в драку ввязались, «пятёрка» в прицеле...
Вот он задымил и свалился в пике.
Жаль стрелка бензина уже на пределе,
да кровь почему-то течёт по щеке...
Серёжа, я выдал ему полным паем,
и ты отомщён, мой дружок боевой!
Ведь ОН на земле, а не МЫ догораем...
Мы на самолюбьи дотянем домой!
ПОБЕДНЫЙ МАЙ
Уж не тянутся к небу рукастые алые зарева.
Отгремели бои, и разрывы не месят земли.
И солдаты войны, словно жизнь свою начали заново,
от военных проблем через несколько лет отошли.
Но по-прежнему в снах их преследуют вспышки разрывов,
да в ушах всё звучит визг резучий шрапнели косой.
Да остались воронки повсюду, как будто нарывы, —
в них ржавеют осколки, тоскуя по крови людской...
Жёлтой пылью дымятся разливы ядрёной пшеницы,
да гриватит волну ветерок на рабочем Дону.
И живут без войны города, хутора и станицы,
и живут ещё те, завершившие в мае войну.
Строй солдат поредел:
жизнь идёт и безжалостно время,
и чубы у живых стали пегими от седины...
В память павших бойцов,
что не празднуешь нынче со всеми?
Удели по-солдатски минуту святой тишины!
У ОБЕЛИСКА
Покой и память им всего нужней,
но память — не от даты и до даты.
Исполнив долг, сгорели, как в огне,
почившие под плитами солдаты.
Не посещать им праздничный парад,
не видеть жизни мирной — вот досада...
За это жизнь свою отдал солдат,
и память — ему высшая награда.
И те, кому в свой строй уже не встать,
простят мой лозунг, чуть высокопарный:
«Мы не имеем права забывать! —
Иначе грош цена нам в день базарный!»
СТАРЫЕ СОЛДАТЫ
Давно закончилась война,
и над Европой — тишина,
лишь кое-где орудия гремят...
Из фронтовых друзей, подруг
лишь мы с тобою живы, друг, —
так как же нам не помянуть ребят?!
Сквозь непрерывные бои
к победе вместе с нами шли,
деля, как хлеб, невзгоды пополам.
Теперь вот разошлись пути,
и нам
Колосов Алексей
Алексея Колосова как поэта и песенника знают не только в нашем городе, но и далеко за его пределами. Родился Алексей в 1974 году.
Стихи и песни Алексей начал писать еще в школьные годы, но как он сам говорит, это было лишь возрастное увлечение времен юношеской влюбленности. Более серьезно он занялся творчеством с 1998 года, когда впервые побывал на фестивале авторской песни «Солнечные часы» в городе Волгодонске. Именно этот фестиваль в его жизни и стал определяющим. Если раньше Алексей пытался писать песни в разных направлениях музыки — рок, поп и др., то с этого момента его творчеством овладела бардовская песня.
С тех пор прошло уже много времени. За плечами у автора сотни километров пути от фестиваля к фестивалю, множество новых знакомств, друзей и конечно же поклонников его творчества.
В настоящее время Алексей имеет звания Лауреата и Дипломанта многочисленных фестивалей авторской песни Ростовской области, за что неоднократно награждался Дипломами и ценными призами.
Творческому человеку всегда мало одного рода деятельности. Так и Алексей помимо бардовской песни, оттачивает свое вокальное мастерство в казачьей народной вокальной группе «Атаман» (рук. В. Н. Белоконь), которая часто гастролирует и пользуется популярностью в населенных пунктах Константиновского района. Алексей также является одним из организаторов ежегодного фестиваля авторской (бардовской) песни и поэзии «Константиновский слет Пилигримов» (КСП), куда съезжаются авторы, исполнители и поэты не только с Ростовской области, а также из Краснодарского и Ставропольского краев. Кстати, в июне 2009 года состоялся уже
Читая стихи А. Колосова, вместе с автором переживаешь и счастье влюбленности и горечь разлуки, наслаждаешься красотой величественной природы. Вот как Алексей выражает могущество и силу многовекового дуба:
Мерцала в озере луна,
Купаясь в зеркале водицы.
И лишь немая тишина
Рвалась, от перелетов птицы.
Бесшумно ветер разносил
Духмяный аромат растений.
И, набираясь новых сил,
Могучий дуб склонил колени.
Как на привале, у воды,
Он ветви опустил устало.
И, не терпя чужой узды,
Шептал угрюмо: «Мало, мало...»
«Что мало? — молвила вода,
— ты мало выиграл сражений?
Ведь за тобою никогда
Не промелькнуло лишней тени.
А он в ответ шумел листвой,
Роняя желуди под ноги:
«Мне не дано искать покой,
Пока я не найду подмоги».
Вот так вот, сотни лет подряд,
Он поднимался утром рано,
Пока не вырастил отряд
Себе подобных великанов.
Еще одно не менее интересное стихотворение рассказывает о капризах природы. Оно так и называется — «Дождь».
Хмурится небо, плачет с утра,
К вечеру — дождик как из ведра.
Так каждый день, вот уже три недели,
Как же дожди эти нам надоели.
Хочется солнышка, теплой погоды
И сапоги чтобы вышли из моды.
Кожаный плащ свой сменить на рубашку,
В комнате окна открыть нараспашку...
Есть у Алексея и стихи о преданности к своей малой родине, которой он считает город Константиновск, — здесь он живет почти с рождения.
Пожелтели осенней листвой
Твои улицы, город любимый.
Ты нас манишь своей красотой,
Без тебя мы разлукой томимы.
Умываясь прохладной росой,
Предстаешь перед нами счастливый.
От того, что мы рядом с тобой,
От того, что ты самый любимый.
Не страшны мне с тобой холода,
Даже в жгучее лето не жарко.
За тебя я пол жизни отдам,
Для тебя ничего мне не жалко.
Произведения А. Колосова регулярно печатаются в районной газете «Донские огни», его стихотворение «Годы» вошло в Новочеркасский поэтический альманах.
Затронув тему творческих планов, Алексей поделился, что планирует издать свой первый сборник стихов и песен в который войдут следующие стихотворения: «Судьба», «Музыкант», «Обида», «Ночь влюбленных», «Ненаглядная» и др. В стихотворении «Судьба» есть такие строки:
Наверно нам с тобою суждено
Друзьями быть, упрятав наши чувства.
Общаться только длительностью нот
И на свиданье бегать в мир искусства.
А ведь могли бы жизнь свою связать
Рожденьем сына или милой дочки.
Я был бы самый лучший в мире зять
И расписал бы нашу жизнь до точки.
Но значит, нам иной дарован путь
Лишь параллельно строить судьбы наши.
И в гости мы не сможем заглянуть,
И не сварить нам самой вкусной каши.
Ну что ж, наверно, так должно и быть,
Ведь в мире не бывает все случайно.
Одним дано семейный строить быт,
Другим — носить палатку за плечами.
Валентина Граф, библиограф Константиновской районной библиотеки.
Кулинич Татьяна Ивановна
В третий класс средней школы Татьяна пошла уже в станице Семикаракорской (ныне город Семикаракорск), куда переехали жить ее родители. Где — то в эти же годы попробовала рифмовать, а в восьмом классе, под влиянием творчества Пушкина, написала, как смогла, поэму, посвященную любимому актеру Андрею Миронову.
Закончив среднюю и музыкальную школы, она стала студенткой режиссерского отделения Ростовского училища культуры. Второе образование, журналиста, получила в Ростовском государственном университете заочно, уже работая в районной газете.
И поныне она работает в этой газете («Семикаракорские вести»), став одним из ее ведущих авторов и членом Союза журналистов России. Состоявшийся журналист, Татьяна Кулинич пишет на социальные, экономические, духовные темы, у нее есть свой читатель. Но особое место в ее творчестве заняли очерки о встречах со знаменитыми донскими писателями и поэтами Анатолием Калининым, Петром Лебеденко, Юрием Ремесником, Борисом Куликовым, Виталием Закруткиным, Валерием Латыниным, Валентином Запечновым.
Уже много лет подряд она редактирует в своей газете «Литературную страницу», помогая тем, кто только пробует перо, встретиться с читателями.
Журналистика и поэзия предполагают разное мироощущение и разные способы отражения жизни.
И далеко не каждому газетчику, пишущему стихи, удается успешно сочетать работу в публицистике и увлечение поэзией. Как часто говорят, газета убивает поэтов. Но, нам кажется, что Татьяне, в определенной степени, удалось совместить поэтическое мироощущение с публицистическим. И в стихосложении она обрела свой стиль, свою манеру, свой голос. Она смогла сказать свое негромкое. Но неповторимое слово о малой родине, о любви, о материнстве. Есть среди ее стихотворений несколько таких, которые принято называть программными. Ненавязчиво, но вполне ясно, они отражают жизненную позицию автора.
Моя хата с краю,
На семи ветрах.
До сих пор не знаю,
Кто мне друг, кто враг.
Сирый ли , беспечный
В крайнюю стучит,
Хоть не жду я встречи,
Не гашу свечи.
Светит моя свечка,
Как маяк в ночи,
Греет моя печка
Всех, кто постучит.
Эх, чужое горе –
Ох, моя беда.
На полынь за хатой
Лягут холода.
Будет злиться ветер,
Будет дверь скрипеть.
Надо мне для петель
Масло подогреть.
Знать по божьей воле
Мне дано уметь
Слушать обездоленных,
Слушать – и терпеть.
Каждое ее стихотворение – это, как лучик солнца. В них - искорки душевной теплоты, любви, добра, сопереживания. Как в «Молитве матери», например:
«Соль в глаза всем хвалящим,
Соль в глаза всем смотрящим,
Соль в глаза всем
желающим посмотреть.
От недоброго глаза
Надо сплюнуть три раза,
От смертельного глаза
Надо чадо сберечь».
Так стоит у иконы,
Отбивая поклоны,
Беспокойная мать.
Сердце страхом клокочет;
Ворог копья наточит,
Над полями сражений
Будет ворон летать…
Так века пролетели.
Спит дитя в колыбели,
Мать как страж на часах.
Нет икон на божницах,
Но молитва творится,
Потому что бессмертен
Этот истинный страх…
«Соль в глаза всем хвалящим.
Соль в глаза всем смотрящим.
Соль в глаза всем ,
желающим посмотреть.
От недоброго глаза
надо сплюнуть три раза,
От смертельного глаза
Надо чадо сберечь»
Подборку своих стихов и очерков Татьяна Кулинич подарила Константиновской районной библиотеке, музею Верхнепотаповской школы. Изданного сборника у нее нет — для этого в наше время нужны денежные средства. Печатается в своей газете, иногда — в областных «Наше время», «Молот». Читала свои стихи и на экране, приняв участие в передачах программы «Провинциальный салон» на «Дон — ТР», снявшись в документальном фильме «Виталий Закруткин». Ее всегда тепло принимала публика. Собиравшаяся в Семикаракорске ежегодно в августе при жизни известного советского писателя и поэта Бориса Куликова, на великолепные праздники поэзии, живописи и музыки. (Теперь этот традиционный праздник называется «Куликовская осень»).
Татьяна Кулинич не забывает родных мест, часто бывает в Константиновске, держит связь с преподавателями литературы в школе родного хутора, выступала в 2007 году в литературной гостиной для старшеклассников этой школы. Это была трогательная встреча. Встреча с детством, встреча с Родиной.
Родина — она одна. И каждый поэт, как Татьяна, хранит ее образ в своем сердце всю свою жизнь:
«Схватились камнем берега Донца
На них как осень вызреет шиповник.
Полынная рассеется пыльца,
Чтоб травам по весне себя восполнить.
Вот образа ухваченная нить —
Так родину задумала природа.
Не дай ей Бог хоть что — изменить
Под этим неспокойным небосводом...» .
2008г.
Валентина ГРАФ, библиограф
Стихи
ЗА ТОБОЮ ДУШУ УРОНЮ...
За тобою душу уроню,
Мальчик мой с шелковой головою,
Пред тобою голову клоню,
Говорю, что я тебя не стою.
Ангел мой, спустившийся с небес,
Мне ли было ждать оттуда знаков?
Мне ли, позабывшей цену слез,
Счастье было дадено заплакать?
И, не споря, прошлое ушло,
Без прощаний сердце отпустило.
Но скупое жизни ремесло
Как встречать любовь – не научило...
За тобою душу уроню...
Что слова! От них все меньше проку...
Помолюсь священному огню,
Молча соберусь опять в дорогу.
ПРО МЕНЯ
У меня никакой беды,
кроме горя.
У меня никакой воды,
кроме моря.
У меня никаких потерь,
кроме вечных,
Никаких у меня ветров.
кроме встречных.
У меня никаких хлопот,
кроме срочных,
Никаких у меня забот,
кроме прочих
У меня никаких преград,
кроме сильных,
Никаких у меня наград,
кроме сына.
ОБРАЗ РОДИНЫ
Невяночки заглянули в глаза,
Сиреневеет степь от их разлива.
А в тучах притаилася гроза,
Стекает в балки зной неторопливо.
Строги, как образа, стоят холмы
На горизонте длинной чередою,
В низине, вдруг, пробившейся из тьмы,
Блеснет родник, водою непитою.
Схватились камнем берега Донца,
На них, как осень, вызреет шиповник,
Полынная рассеется пыльца,
Чтоб травам по весне себя восполнить.
Вот образа ухваченная нить -
Так родину задумала природа.
Не дай ей бог, хоть что – то изменить
Под этим неспокойным небосводом.
ПОДРАЖАНИЕ ПРИТЧЕ
В послевоенной уходящей дали,
Тому уж сорок пятый год пошел,
У чернокосой, синеглазой Вали
Не удалась счастливая любовь.
Ушел любимый (может, нелюбимый),
А может быть, ушла она сама.
Но только счастье пролетело мимо...
И стынут в сердце горькие слова.
И в майский полдень (может, утро, вечер),
В весенний мир вплетая голосок,
Родился синеглазый человечек, -
И покатился времени песок...
Вот он: небесталанный, небеззвестный,
Но слабый сердцем и душою слеп.
В нем рядом с благородством, рядом с честью
Людская подлость строит пыльный склеп.
В нем доброта и чувство правды – святы,
Но время правит эту правду в ложь.
Он жизнь свою из тысячи проклятий
Переживает, как под крышей дождь.
Детьми от неудавшейся любви
Напугано мое воображенье.
Отчаянье, согретое в крови,
Как обделенность, ищет утешенья.
У времени есть прихоть такова:
Течет песок, и клетки дней – на клетки.
И знает вездесущая молва,
Что повторенья судеб так нередки.
И мне теперь уже нельзя не ведать,
Отвагу с безысходностью смешав:
Так близко от понятия «победа»
Понятие «беда», что просто жаль.
ДЕРЕВНЕ
Мне все милей угрюмость деревень,
Их к тишине прирученные хаты,
Где провожая каждый божий день,
Окраины ласкает взгляд заката.
Со стариками толки заведешь,
Расскажут те, как жали и косили...
Иначе как деревню назовешь? –
Извечной старой мудростью России.
НА РОДИНЕ
В этот вечер, затронувший душу –
Как я здесь не бывала давно! –
Тетка Тоня под старую грушу
На столы подавала вино.
В глушь, на родину, в пору
Нас созвал поминальный обед.
Я родню – то свою хуторскую
Не видала, пожалуй, сто лет!
Я пыталась обманывать память,
Но не здесь, где краюхами хлеб,
Но не здесь, где собою не занят,
Где шагнешь за ворота – и степь.
Завтра в путь, защемило у сердца
Там – работа, и держишь ответ...
Лишь успеть бы сейчас наглядеться
На невянок сиреневый цвет.
БЫЛ ОБЫЧАЙ
Был обычай на святой Руси:
В день священный (вот какой – не помню)
За грехи прощения проси
У отца и матери с поклоном.
У сестер, у братьев, у жены –
Поклонись им в пояс или в ноги.
Вспомни, может от твоей вины
Станут чуть короче их дороги.
Может, ты вину не замечал,
Может, ей не придавал значенья...
Кто за то, чтоб каждый назначал
День, когда попросит он прощенья?
ДЕЛО К ОСЕНИ
Мне твои признанья нелегки
Ты твердишь, как будто обреченный,
О любви до боли и тоски
До седин, до вечности до черной.
Я ль тебе надела этот крест,
Я ль тебя повергла в эту муку
По ночам бродить, не спать, не есть,
Только смертью называть разлуку?
Или дело к осени пошло,
От нелегких мыслей зазнобило?
Сытое домашнее тепло
Все-таки не заменило.
Или стала истина видней:
Жить-то нам не бесконечно много,
Чтобы тратить жар последних дней
Не на тех, к кому вела дорога.
ОСЕННИЕ ЭТЮДЫ
Осенней прелести цветы,
с росой, с прохладою тумана.
Цветут они без суеты,
без хитрости и без обмана.
Осенней прелести цветы,
где вашей красоты истоки?
Как крик, как всплеск, как зов мечты!
... А впереди – мороз жестокий.
* * *
Как ждали лета, боже мой!
И вот – уже окно закрыто,
и глубоко под сердцем скрыто
желанье обрести покой.
На то, как злится ветер грубый,
смотрю сквозь мутное стекло.
Все это с осенью пришло:
тепло угасло; ты – не любишь.
* * *
Душе в безвременьи тоски,
душе в бессрочности разлуки
любые вымыслы легки.
Легко, когда свободны руки!
Когда тебя никто не ждет
( ну , может, где – то проклинает),
душа с природой умирает,
вообразив, что не умрет.
* * *
Еще зеленый цвет на троне
И синь гнездится в небесах,
И увяданья прах не тронул
Виски в древесных волосах.
Но взгляд уже с опаской ищет
Костров осенние дымки
И лодка, обнажая днище,
Посторонилась от реки.
А тот, кто летом был бродягой,
Зарю встречал на берегу,
Как провинившийся дворняга
Играет верность очагу.
Сентябрь, глашатай листопада,
Не терпит осень прокричать.
У времени своя отрада –
Обид людей не замечать.
ОСЕННИЙ ДЕНЕК
Какой же денек! Кто помер вчера – пожалеет,
Что рай не застал он
на этой его стороне.
Как тихо с утра, как осеннее солнышко греет!
Как хочется просто сидеть и
смотреть на него.
И пить этот день, как чай
без сластей и лимона,
таким, какой есть он – в натуре,
природе, судьбе.
И быть благодарным до скрытого
тихого стона,
За то, что согласие
небо дарует тебе.
Какой же денек! «Кто помер вчера –
пожалеет», -
Так бабка моя говорила,
хвала ей и честь.
Сама померла незаметно
в холодном апреле,
Поди, для того, чтоб обиду
с собой не унесть.
КТО ВЕРИТ
Еще не ведая тревоги,
Не ощутив наощупь страх,
Я знала зависть к тем, кто Бога
Лелеет в преданных сердцах.
Я их встречаю, яснолицых –
(Кто перед кем, скажи, в долгу?)
Так, как они, мне не молиться,
Так, как они, я не смогу.
На недоумков не похожи,
На одурманенных ничуть!
Лишь взгляд у них светлей и строже
И в нем , как – будто, скрыта суть.
Перекреститься можно тоже,
Но палец назовя перстом.
Мы положить креста не можем ,
Не можем осенить крестом.
А каждый день несет потери,
И с каждым днем понятней страх.
И мнится: выживет, кто верит,
И волен каяться в грехах.
1978 г.
ПОСВЯЩЕНИЕ
Пусть к «голубой мечте»
уже дороги нет,
Но не грусти, не плачь и не горюй,
мой свет.
Идут года, ну что ж,
не остановишь их –
Пусть будет в них тепло,
и дом, и хлеб, и стих.
Пусть будет место в них
свершениям ума,
А правит и творит –
только Любовь сама!
ЛЮДМИЛЕ
С девчоночьим станом – тростинкой,
Со светлым загадочным ликом,
Идешь ты своею тропинкой,
Не той, что вела Эвридику.
Искусству плечо подставляешь,
Достигнувши крепости камня,
Работаешь , словно играешь
И в роли сей нет тебе равных.
А в мире гармония зреет,
А в мире зима отживает.
И кто – то из глупых Орфеев,
Тебя не нашедши рыдает.
К ЮБИЛЕЮ
(посвящается Граф В.П., библиографу
Константиновской районной библиотеки)
Нам кажется, что здания молчат,
Безмолвствуют тома на книжных полках.
На самом деле все они кричат,
Чтоб в нашу память врезаться осколком.
А мы, глухие дети суеты,
Бежим по клеткам дней порой без толку,
Не замечая сущей красоты,
О мелком тараторя без умолку.
Но в доме, где история живет,
Где точно все до буквы и детали,
Свершая меж эпохами полет,
Верстает картотеку «Персоналий».
Та женщина с отважною душой,
С профессией скромнейшей – библиограф,
Но с чувством своей миссии большой –
Родного края истинный биограф.
И для нее молчащих зданий - нет,
Безмолвных дат почти что не бывает!
Ее трудом пролит ярчайший свет
На то, что учит нас и согревает.
Лишь одного не ведала, не знала
Та женщина, презревшая покой,
Что Время и ее уже вписало
В Историю звенящею строкой.
Н А Д Е Ж Д А
Оставленный тобой цветок,
Как зелья тайного глоток
украла.
Горе – не воровка.
Сегодня плохо буду спать.
Ведь чтобы красть – нужна сноровка.
И сила, чтобы брать...
Прости, я так живу неловко.
* * *
Усталый свет сырого дня –
едва живой.
Усталый след, все от меня
– наверно твой.
Моя печаль с тоской зимы – уже
сестра
И помнит срок, где были мы,
как два костра.
Усталый свет: обид и слов
затихший бой.
И только след, все за тобой
– наверно мой.
* * *
Со дня и в день за руку переводишь,
Былое с будущим стремясь соединить.
Сижу, пишу – ты рядом, не отходишь.
Все прокляну – ты заставляешь жить.
Надежда. Не было б такой –
На реках много жизней – ледостой.
ПОРТРЕТ ХУДОЖНИКА
Н. И. Медведеву
«Картины я продал, как дьяволу душу», -
Сказал – и замолк, как себя поминая.
Но тут же вскочил, сам молчанье нарушив, -
«Не страшно, напишутся, лучше, я знаю».
То, что не вернешь, обозвал он наброском.
И, не поминал уж дьявола всуе,
Сказал, вырываясь из малого роста:
«Умру, но осеннюю ночь, - нарисую!
Так голые ветки протянутся строго,
Меж ними - пространство, луной залитое...».
... И тут же щепоткою воздух потрогал,
Как будто натуру на прочность испытывал.
БАБЬЕ ЛЕТО
Как этот вечер в Константиновске
дышал теплом,
Я шла как луч по паутиночке,
душа вверх дном!
Все было просто и возвышенно,
душа права,
Между каштанами и крышами -
в храм Покрова !
О том, что я сама осенняя,
забылось вдруг,
И так хотелось вознесения,
с тобой мой друг...
Была к лицу погода чудная
всему и всем,
Уеду завтра, рейсом утренним.
Не насовсем!
