НАВАЖДЕНИЕ
2 Декабря 2012, 19:32
Людмила Медведева
Змий яблоко держал в устах
И божий нарушал устав
Он Еву искушал искусно-
-Отведай, Ева, это вкусно!-
-Боюсь, меня Господь накажет-
-Вкуси, Ему никто не скажет!«-
Твердила Ева, плод вкушая:
-Пустяк. Погрешность небольшая
Пойду Адама поищу
Запретным плодом угощу.-
Чья — то рука не больно, но довольно ощутимо, била меня по щеке.
-Таня, Таня, открой глаза, открой.-
Зачем? Мне так хорошо. Тепло, мягко. Не буду открывать. Я спать хочу.
— Таня. Открой глаза! —
Ну, достала1 Я приоткрыла веки, только бы отвязалась. Свет сквозь ресницы больно резанул глаза.
— Таня, не закрывай глаза, посмотри на меня...-
Сдалась ты мне...
— Посмотри на мою руку. Руку видишь? Сколько на ней пальцев?-
Во, дура-то! У всех на руке пять пальцев. За кого она меня держит? Я хотела ей это сказать, но из горла вырвалось какое — то шипение. Потом кашель стал разрывать мне грудь.
-Таня, открой ротик.-
Вкуса я не почувствовала, но это было что- то теплое.
—Давай, выпей еще ложечку; это и вкусно и полезно при пневмонии.
Я в больнице? У меня пневмония? Я в больнице лежала всего только один раз, еще в детстве. Мы с мамой поехали в гости к тете Кате. Там с нетерпением ждал меня двоюродный братец Дима.
В тот день мы играли в мужа и жену. Пока муж был на работе , я приготовила обед: наковыряла семян белены, очень похожих на манку. Разложила по пластиковым тарелочкам ( мужу побольше), и мы пообедали. А потом я плохо помню что было. Мне стало больно смотреть на свет. Я залезла под кровать ( там темнее) и уснула. Это я так думала, что уснула. Димку тогда еле спасли. Я тоже долго лежала под капельницами. Тетя Катя долго потом нам не звонила и на письма не отвечала. А теперь вот воспаление легких. Где же я так простыла? Наверное, опять бегала по институтскому двору раздетая. Павел меня всегда за это ругал.
-Павел...-прохрипела я.
-Таня, молчи. Тебе сейчас лучше молчать..
Я лежала на каком-то высоком столе, абсолютно голая, укрытая белой простыней. И поверх этой простыни вдоль тела вытянулись мои руки. Тонюсенькие, как у Масяни. В одной торчала иголка. Над столом возвышалась капельница. Мои мысли мигом взбунтовались. Но только мысли. Тело молчало, я его чувствовала. За исключением боли в груди. Когда кашляла. Я ощутила себя маленькой и беспомощной. Почему —то вспомнился детский сад. Ходила я туда три неполных дня. Дети на меня обижались, плакали, жаловались воспитательнице. И чего они плакали? Потом мне мама сказала, что я была маленькая, худенькая, но невозможно вредная. На третий день, когда я в очередной раз стояла в углу, мне пришла в голову спасительная мысль:. «А пойду-ка я домой! Все будут мне рады, особенно бабушка. Она так меня любит». Я попросилась в туалет. Догнал меня садиковский дворник за полквартала от садика. Больше меня туда не водили. Я сама себя воспитывала: в три года выучила алфавит, гороскоп, атлас автомобильных дорог, значение имен и многое другое, крайне мне тогда необходимое.
В школе было то же самое, что и в садике. Родителей часто (очень часто) вызывали к директору. Меня бы точно исключили из школы за поведение, спасало только одно — я была первой ученицей. Я все знала на «отлично». Девочки со мной не дружили, мальчишки сторонились. С девчонками водиться я и сама не хотела, а вот почему-то меня не приняли мальчишки? Я ведь тоже была как они, 7) с короткой стрижкой , в джинсах, с вечными синяками и царапинами.
Когда меня простила тетя Катя за то, что я чуть не отправила на тот свет Диму, мы с мамой поехали к ним снова. Вот где мне было раздолье! Этот зеленый уютный городок был моим раем. В Ростове так не разгуляешься. В тетином дворе росла огромная шелковица. Я забиралась на самый верх, ела сладкие ягоды. Потом ходила с синими руками и ртом. Однажды с дерева я перелезла на крышу и, расставив руки — самолетиком стояла на трубе, орала во все горло частушку, услышанную на свадьбе.
Ой, Семеновна, баба русская!
Грудь широкая , а попа узкая!
Мне эта частушка казалась верхом остроумия.. тетя Катя металась по двору, скликая на помощь соседей.. Соседская бабка крикнула мне через забор:
— Слезай сейчас же, оторва, как залезала! Вот мать приедит, я ей расскажу, как ты над теткой издеваешься. —
С тех пор я для всех стала оторвой. А Димочка сидел на крылечке и читал книжечку про Карлсона. Хороший мальчик. Целыми днями я купалась в Дону до посинения. А вечерами я носилась с мальчишками.
...Играли в белых и красных, в русских и немцев, в шпионов. Лучше всего у меня получалось брать в плен «языка». Домой приходила вся израненная. Тетя Катя смазывала мои «раны» зеленкой, сокрушалась:
— Пытали тебя, что ли?-
— Ага. Я сегодня Оводом была.
А сама думала: «Завтра врачихой буду, с поля боя раненых вытаскивать. Только посмотрю куда тетя зеленку поставит». А Димочка уже давно спал в своей постельке. Мне он больше казался девочкой. Чем мальчиком.
Я каждое лето гостила у тети. Пацаны восторженно орали, завидев меня.
— Ур-р-а! Оторва приехала! —
Я не перестала лазить по заборам и деревьям. Однажды с высоты я увидела заинтересовавшую меня картину. Прямо напротив тетиного дома была ветлечебница. Возле забора этой ветлечебницы на траве сидела девчонка и кажется, плакала. Меня мигом как ветром сдуло с дерева. Она и правда плакала. На траве, на старом полотенце лежала маленькая собачка. Я смотрело на ее детское, розовое пузико. Оно едва заметно, мелко дышало. — чумка.. — пояснила девочка.
И я увидела в ее зареванных глазах такое горе...
Ночью я впервые в жизни не могла заснуть. Хотелось к маме, хотелось плакать.. Я вскочила и пошла к тете, прилепилась к ее теплому, мягкому боку. Она погладила меня по голове:
— Бедна моя ты русалочка, и волосы — то у тебя высыхать не успевают.
Утром, в своей спаленке, стоя перед зеркалом. Я резала надоевшую ей косу. Она была влажноватой, тетины Катины ножницы, которыми она кроила ткань, еле слушалась моих детских пальчиков. В зеркале я видела свое отражение; челюсти ходили ходуном в такт ножницам , язык тоже без работы не оставался — высовывался и прятался поочередно. Вот и все! Тяжелая темная коса лежала на трельяже. А на меня из зеркала смотрел Страшила. Волосы короткими неровными прядями торчали во все стороны. Я была похожа на подсолнух.
Дима, увидев меня не смог сдержать улыбки. Зато тетя Катя хохотала до слез. Я думала, что она меня побьет. Но ничего, обошлось. Она сводила нас с Димой в парикмахерскую. Димочке понравились его блондинистые кудри. А меня обкатали «под мальчика». Косу тетя сохранила, и когда за мной приехала мама, отдала.
На выпускном ( так быстро и незаметно летит время!) я как медалистка имела право на первый вальс. Музыка уже давно играла. Но никто из мальчиков меня пригласить не решался.
Тогда я подошла к учителю физики. Сделал перед ним плавный кликсон и закружилась с ним в танце. Я могла выйти из любого положения, никого и ничего не боялась. Ну... почти ничего. Я панически боялась змей. Правда, видела я их только в телеке, когда с ними обнимался профессор Дроздов. Да еще в зоопарке. В стеклянных ящиках. От страха и отвращения у меня бежали по всему телу крупные мурашки и холодело в животе.
После школы, я уехала в Москву, поступила на Юрфак. Я изменилась, повзрослела ,наверное. Теперь со мной дружили и ребята и девчонки. Меня не боялись, не сторонились.
Павел, как и я, учился на «отлично». Он чем — то смахивал на моего братика Димочку. Тоже был похож на девушку. Но его это не портило, он был красив до невозможности. Сразу же, с первого курса стало ясно: Павел лидер. Это уже потом я стала у него под ногами путаться. Он был удостоен многих эпитетов, мечта всех девчонок, реклама и образец института, гордость преподавателей. Харизма из него так и перла. Но он был не задавака, всегда был готов подставить кому плечо, кому жилетку. (Как потом оказалось и подножку).
Как —то незаметно наш курс разделился на два лагеря — одни с Павлом, другие со мной. Никаких усилий я к этому не прилагала. В лидеры не рвалась. Просто всегда высказывала и отстаивала свою точку зрения. И, как правило, высказанное мной, оправдывалось. Меня зауважали. А я стала ловить на себе недовольные взгляды Павла. Иногда мне казалось, что ангельские голубые глаза 16...... горят лютой ненавистью. Мы часто устраивали диспуты. Однажды, опоздав. Я вошла и увидела Павла, выступавшего с речью. Но ,услышав его слова, я обомлела.
— Лидер должен быть один! Выбирайте.
Я была разгневана, обижена. Разочарована.
— Павел! Ты же сам видишь, я ничего не делаю! Если хочешь, перестану участвовать в общественной жизни! Мне не привыкать быть изгоем. Да и вообще...-
Он не дал мне договорить. Подошел и поцеловал меня прямо в губы. Прямо при всех! С тех пор мы всегда были вместе. Я была влюблена всеми фибрами души и тела.
Все девчонки мне завидовали. Нас считали женихом и невестой. А мы никого и не разубеждали.
Вот только одна моя подруга Лера, отозвалась о нем не лестно. Мы жили в общежитии. Делили комнату на троих. Лера была тоже из Ростова. Мы вместе приехали. Не высокая пышненькая блондинка. Тоже отличница. Но какого труда ей это стоило. Она никуда не ходила, не заводила себе парня, все сидела над учебниками. Я, конечно , не зубрила, но хотя бы проглядывала страницы по диагонали. А вот Лилька была уникальной. Ей хватало прослушивания. Она была из Ростовской области, из деревни с вкусным названием «Пирожок».
При первом знакомстве я сразу же почувствовала в ней родственную душу. Тоже с мальчишеской стрижкой, в джинсах; она была моим отражением. Отца у Лильки не было, мать мало чем могла ей помочь. Однажды, придя с занятий, я застала Лильку за трапезой.
— Приятного аппетита!-
— Спасибо, тюри хочешь?-
— Тюри, а что это такое?-
— Кусочки хлеба залитые водой и посыпанные сахаром.
— Господи, Лилька! Там же яйца есть!
— так они же не мои.
И самое странное — она не вызывала жалости. Всегда веселая. Открытая. И влюбчивая, как ворона.
Каждый месяц у нее был кавалер. И каждый раз она говорила, что это любовь на всю жизнь. А в последнее время она что-то притихла, ходила, улыбалась телеграфным столбом. А потом призналась:
— Девчонки, я полюбила...
— На всю жизнь? — ухмыльнулась я.
— Да... Теперь точно на всю. Я представить не могу, что его бы не стало. И мне хочется жить долго, долго, и только с ним. Он единственный.
— А мне Паша тоже замуж предлагает, только после института, конечно.
— И ты за него пойдешь?
Лилька очень внимательно на меня посмотрела.
— А что? Может и пойду. Мне кажется лучше Паши никого нет.
— А я бы с этим твоим Пашей на одном гектаре с... не села.
— Лилька, ты что такое говоришь?
Я обиделась. Лера оторвалась от конспекта и лупала своими большими , серыми, слегка на выкате, глазами. Лилька, тем не менее, вины за собой не чувствовала. Сказала, что думала.
— Тань, а дай мне свою кофточку. Ту, красную, блестящую. У меня сегодня свидание, а мой гардероб ты знаешь...
— Тогда уж и юбку возьми.
— Спасибо, Танька!
И она полезла целоваться. Казалось все хорошо. Но в моей душе остался осадок.
Лилька унеслась на свидание. Лера пила чай с эклерами ( и не боится поправиться!). Мне до зубной боли захотелось позвонить Паше. Я пошла к вахтерше, Варваре Максимовне. Она была доброй теткой, разговорчивой. В ее пенсионном возрасте вязать бы внукам свитерки да носочки, она же , спустив очки на самый кончик носа все время решала сканворды. А сейчас она говорила по телефону и плакала чуть ли навзрыд. Когда она закончила разговор . я спросила:
— У вас что-то случилось, тетя варя?
Она снова заголосила:
— Таню Тихонову из 47-й машина сбила... У самого общежития...
Потом вахтерша недоуменно вытаращилась на меня.
— Таня, ты? Как же так...
Я же тебя опознала...В красной кофточке, только все лицо в крови было..
Господи, Лилька! Лилька!
— Тетя Варя, куда ее повезли?
— В морг поди, куда же.. Насмерть ведь...
Я сейчас поеду, все разузнаю, а вы позвоните, скажите, что ошиблись. Может еще не успели моим родителям сообщить. Скажите, что это Лилька...
Господи, Лилька...Мне было страшно. Больно. Это не честно, Боженька! Она так жить хотела..
О Лильке скорбил весь институт. Паша тоже переживал, посерел. Похудел. Зря она так о нем тогда...
Летом я выкроила недельку и съездила к тете Кате. Того рая из детства уже не было. И Дон не казался таким широким, и шелковица не такой сладкой. Мои «красноармейцы» не кричали:
«Привет, оторва!». Они разобрали девчонок, которые не носились до темна по улице, не падали в смертельном бою.
Димку осенью должны забрать в Армию. Тетя переживала, он был у нее один единственный. В конце августа я вернулась в институт. Мы с Пашей радовались встрече.
Грустный холодный октябрь подходил к концу.
_ Таня, давай хоть не надолго вернемся в лето! Хоть на выходные?
— а это возможно?
— Конечно. Махнем в Гантиади. Там пейзаж, вино, инжир. А воздух — голова кружится.
— Здорово! Едим.
— Летим. Москва — Адлер.
И вот я с маленьким модным рюкзачком, в джинсах. Иду по сосновому лесу. Вдыхаю неведомый раньше мне чистый. Духовитый воздух. От него кружится голова. Тело стало невесомым, кажется, стоит взмахнуть руками — и взлечу. Павел шел вслед за мной и безумолку рассказывал о местных прелестях.
Октябрь в Гантиади, как разгар лета в Москве. Только после захода солнца становится холодно. Я захватила с собой свитер и сейчас обхватила им поясницу, связав рукава на талии. На голове белая полотняная кепка. Я была верна своему стилю.
На земле лежал толстый ковер из сосновых иголок. Идти по такому ковру было очень скользко. Каток, да и только! Я часто падала, хохотала и опять падала. Этого я не боялась. Сколько я полетала с заборов да с деревьев к ужасу моего нежного братика.
Лес поредел, склон становился все положе, я продолжала катиться как на лыжах и падать. А вот Паша наловчился, применился как —то. Шел и надо мной посмеивался...
... И вот я под капельницей. Никак не могу вспомнить, как мы уезжали с юга. Не помню, как умудрилась простыть. И как в больницу попала не помню. И еще у меня была туго забинтована нога. И жутко болела. Врач сказал разрыв связок. А в общем — то я быстро шла на поправку. Температура нормальная. Мамочка со мной. Меня из реанамации перекатили в однокомнатную палату. Только Паша меня почему — то не навещает. Мама долго не соглашалась ехать домой. Но я ее все — же уговорила. Со мной все в порядке. Я послушно ела, послушно подставляла нужные места для уколов, спала в свое удовольствие. Правда, мне иногда снились змеи. А я их страсть как боялась.
Сегодня на завтрак принесли кашу (которую сразу же игнорировала) и теплую булочку с маслом и сыром. Обожаю! Да еще с горяченьким чайком. Я старательно размазала масло. Положила сверху сыр и закрыла глаза от превкушения удовольствия. Откусила... и вдруг...что такое? Я давлюсь черствой булкой. Острые крошки обдирают мне горло, сухой колючий сыр ранит во рту до крови. Я чувствую вкус крови!
Почти не пережевывая я глотала, давилась, чуть не задохнулась. Что такое? Я смотрела на булку и была уверена, что на ней должна быть кровь. Но она была мягкой, теплой, даже масло подтаяло. И крови на ней не было. Сплю? Нет. Тогда что за глюки? Перед глазами замелькали серые кадры с дождем. Я кое — как поднялась с кровати, хотя мне еще не разрешали ходить и подпрыгала к окну. Я ожидала увидеть запорошенную снегом Москву. А увидела лето. Листья на деревьях зеленые. С высоты третьего этажа я увидела чужой город. Горы вдали, море видно. И пальмы. Мне стало страшно. Где я ? Пришла санитарочка Зина убрать посуду. С удивлением посмотрела на едва надкушенный бутерброд и нетронутую кашу. Потом на меня.
— Ты зачем встала. Таня? Тебе же еще нельзя.
— Зина, я где? Что это за город? Почему лето?
— Не лето, Танечка, а осень. У нас в Адлере осень такая. И в ноябре еще тепло, в море купаются.
Адлер!? Как же я могла заболеть пневмонией, если тепло?
— Перекупалась, наверное.
— Зина, у меня были с собой вещи, когда я поступила в больницу?
— Сначала нет. Потом какой — то парень принес рюкзак.
— Этот парень — красивый блондин?
— Нет, красивый брюнет.
— Зина, ты ничего не путаешь?
— Не путаю. У меня память хорошая.
— Где он?
— Откудова мне знать? Ушел.
— Да не парень ! Рюкзак где?!
— В гардеробе.
— Зиночка, принеси мне его, пожалуйста!
— Щас.
Рюкзак был мятый, покоробленный какой — то. И пустой. В боковом кармашке я нашла растаявшие леденцы. Господи..Когда же это было...Павел дал мне их на случай тошноты в самолете.
— Был еще паспорт, но он у врача.
— При выписке отдадут, — сказала Зина.
Что-то с памятью моей стало...
Может врачи переуседствовали с уколами и я от них отупела? Я подпрыгала к раковине, открыла кран.
Нужно было срочно смочить лицо. Мой взгляд упал в небольшое зеркальце, прикрепленное к стене пластырем. Я?! Вот эта черепушка, обтянутая серой кожей — это я? Возле уха было несколько абсолютно белых прядей волос. Это — девятнадцатилетняя Таня Тихонова?
Ночью мне опять снился кошмар. С одной стороны кровати неподвижная змеиная голова, с другой веселый Паша протягивал мне яблоко. Вздрагиваю, просыпаюсь. Я сошла с ума! Да. Точно. Крыша поехала. Меня держат в «психушке». Тогда почему нет решетки на окне? Ведь если какому — то шизику захочется полетать , он запросто это сделает, с любого этажа.
Я едва дождалась обхода.
— Когда меня выпишут?
Врач приветливо улыбнулся:
-Как вылечим, так и выпишем. А у вас какие — то претензии?
Нет, нет! Просто занятия пропускаю...
— Не переживайте, догоните. И не волнуйтесь, вам вредно.
Все. Точно психушка.
— Недели через две — продолжал врач — кончится курс лечения. Дима, придется еще долечиться. При выписке все объясню.
Я облегченно вздохнула. Кажется не дурдом. Если это конечно были не уговоры «съехавшего» пациента.
Снова утро. Скоро подъем. Солнце осветило мою маленькую чистенькую палату. Сейчас встану, умоюсь, зубки почи... Я не успела додумать. На моей груди, на ночной рубашке лежала веточка с тремя фиолетовыми ежевичками. Я положила ее на ладошку и расплакалась. Я все вспомнила...
...Я шла по лесу. Вдыхала опьяняющий запах сосновых иголок. Сзади меня шел Паша. Я все удивлялась, как он умудряется не падать на такой скользоте. И вдруг...
Сглазила, наверное. Он покатился прямо мне под каленки и я полетела кувырком. Склон стал еще положе. Ухватиться не за что. Остановиться не могу. Я даже не крикнула. Склон резко оборвался и я полетела в пустоту. Упала на что — то твердое, но боли не почувствовала — не успела. Свет померк...
Все серое, даже воздух. Ох, как холодно и.... ой — ой, как больно. Боль во всем теле, а невозможная боль в груди и в ногах. Где я?
Ничего разглядеть невозможно. Протянув руку, я натолкнулась на мокрую холодную стену. Пыталась подняться... и снова темнота.
...Лицо приятно подогревало. Это я на пляже. Открыла глаза — солнышко. Светит где — то высоко, высоко. И небо синее, яркое. А мне туман снился. Такое небо бывает осенью. Все правильно. Мы же с Пашей на турбазе.
— Паша...-
.... Где он? Наверное, за мороженым побежал. Хоть бы догадался купить воды. На пляже так жарко. И солнце такое яркое, где мои очки? Повернула голову — стена! И с другой стороны стена! Хотела вскочить, но от боли опять стали резко наступать сумерки. Мне удалось подтянуться и полусесть — полулечь, оперевшись о стену. И не стена это вовсе, а отвесная скала. Узкая расщелина протянулась от моих ног метров на пятьдесят и ее стены сходились в конце. А высота... Да не так уж и высоко. Выберусь. Только боль утихнет немного.
-Паша! Паша — а — а !
Я вспомнила, что падала в какую — то бездну. Так вот куда...Где же Паша? Он вроде бы вслед за мною кувыркался по склону.
Хорошо, что ему удалось удержаться. Это он пошел веревку искать, меня вытащить. Скорее бы пришел. Так хотелось пить. Рюкзачка рядом не было, только метрах в трех от меня валялась белая кепка. Но мне ее нипочем не достать. Что ж с моими ногами? Я, превозмогая боль в груди, сняла одну кроссовку. Нога опухла, покраснела. Но, хоть с трудом. Я могла ею шевелить. Со второй ночи я даже не смогла снять кроссовку. Было больно дотронуться. Ушибы? Растяжение? А если перелом? Я устала от проделанных движений и снова оперлась о стену. Хоть бы глоток воды. Где Павел? Сколько еще торчать в этом склепе?
Солнце светило мне совсем недолго. Все снова стало серым. С наступлением ночи стало так холодно. Морщась и вскрикивая от боли я сняла с поясницы свитер и надела на себя. Но теплее не стало. Меня колотила дрожь от холода. От боли и кажется вот — вот начнется истерика. На месте солнца появилась луна, почти круглая, большая, медная. Она —то видит моего Пашу. Видит, как он спешит мне на помощь. До утра я не умру, а там он подоспеет. Или умру? От холода. Помолиться? «Отче наш» я вспомнила только до слов... «Да будет воля Твоя...». Дальше я молила Его просто словами:
— Господи, прости мне мои грехи, за которые ты меня посадил в эту тюрьму, пошли мне спасение в любом обличии. А лучше в обличии Паши.
Под утро мне удалось забыться полубредом — полусном. Опять ощутила ласковые лучи солнца на лице. Открыла глаза... Это что?! Фильм ужасов?! Надо мной нависла голова змеи, холодные немигающие глаза смотрели на меня в упор., Я визжала, чувствуя как немеют губы. Подбородок. Визжать было больно, грудь разрывалась, но я орала долго все это время на меня смотрел. Потом важно и медленно лег на камни и пополз от меня.. Длинный, блестит словно лаковый. Ядовитый наверное. А вдруг он укусил меня. Пока я спала? Сердце бухало где — то в горле. Да где же Павел?!
...Еще одна ночь впереди. А что, если гадина приползет ночью? Я же не увижу в темноте и не услышу. А хоть и увижу, что я могу сделать? Но, по словам профессора Дроздова, ночью змеи спят. А если тут целый серпентарий? Ой, мамочки! Над этой бедой я была бессильна. Положусь на бога.Но и сама постараюсь не оплошать. Я приготовила камень потяжелее. Я буду бороться за свою жизнь!
В эту ночь я не сомкнула глаз, только на рассвете смежила веки.. Опять жарко и пить хочется, нет никакого терпения. Во рту наждак. Открываю глаза.. Вот он! Будь проклят!
— Будь ты проклят! — прохрипела. Прорычала я. Нащупала камень .....не сводя с него глаз и, будь что будет, собрала последние силы и и швырнула в эту подлую гадину. И...недокинула. Все. Я крепко зажмурила глаза, стиснула зубы — приготовилась к смерти. Сколько я так просидела — не знаю. Ничего не происходило. Осмелилась открыть глаза. Его не было. Но я не расслабилась и стала всматриваться в то место, где он лежал. И мой взгляд наткнулся на маленькое чудо: на расстоянии вытянутой руки на плоском камне лежала веточка с ягодами. Ежевика. Я не раздумывая схватила и за секунду все съела. Мой наждачный язык вкуса не определил. Но во рту стало влажно. Хоть бы еще нападали эти ягоды.
Я тщательно осмотрела края расщелины, надеясь увидеть кусты. Но увы... ни одного кустика. Зато, я обнаружила свой рюкзачок, зацепившийся за что-то и соблазняющий меня своим содержимым. Я попробовала кидать в него камни. Ничего не получилось. Только в груди еще больнее стало. И голова все время болела. Треснулась видно. Ею. А Паша все не приходил. Я уже не сомневалась — с ним что — то случилось. Тогда мне кранты.Ни одна душа не знает, что мы уехали в гантиади, и ни одна душа на турбазе не знает, куда мы пошли.
Я с вожделением смотрела на вродебы близкий рюкзачок. «Видит око, да зуб неймет». Хоть бы дождик пошел, я бы и лужи напилась.
Прошла еще одна ночь. Какая по счету? Я уже сбилась. Мучили боли в желудке от голода. А потом, когда снова ко мне заглянуло солнышко, он опять приполз. Я старалась не смотреть на его небольшую, плоскую голову. Я просто закрыла лицо руками. На этот раз он надолго не задержался, слава Богу. Повадилась же такая мерзость являться каждый день, как солдат на поверку. Веточка с ягодами красовалась на прежнем месте. В голову пришла глупая и вместе с тем все объясняющая мысль — это он меня поддерживает до прихода помощи. Я же сама просила послать мне спасителя. Вот и послал Господь. Но почему его?
...Ну почему же так холодно? Это Лера опять забыла включить обогреватель. Стол накрыт к празднику. Уж скоро бы сели. Так хочется есть после занятий. А что за праздник справляем? А-а-а....Это же лялька замуж выходит. Тогда почему венок из роз на моей голове? Исколол. Сдавил больно — пребольно. А где же гости? Где жених? Я с удивлением заметила, что на столе одни яблоки. Разной величины: от вишни до арбуза. Разве бывают такие яблоки? Сейчас попробую. Только руку протянула, Лера как хлопнет меня.
— Не трогай райского яблочка, не пришло твое время. А вот Пашеньке я свидание назначу. И года не пройдет. И она понеслась дальше, весело чирикая еще о чем —то. Мне стало обидно до слез. Жалко ей стало яблока. Через стол от меня стоял Паша. Взял из вазы самое красивое яблоко и протянул мне. Он был такой веселый, ласково смотрел мне в глаза. Его голубые глаза улыбались, губы расплылись в улыбке. И вдруг между губами мелькнул раздвоенный змеиный язык. Я вздрогнула, проснулась. Прямо передо мной торчала голова моего старого знакомого. Он смотрел не мигая, словно рассматривал. А может выбирал куда цапнуть?
Каждое утро он появлялся и оставлял на камне ягоды. Этого было так мало. Есть хотелось нестерпимо. И пить тоже. И жить... А сегодня он не приполз. Жаль, я была лишена и этих крох. На то, что за мной придут, я уже не рассчитывала. Сама выбраться не смогу. Даже если бы я могла ходить, без посторонней помощи отсюда не выбраться.
Где — то в груди (может в душе?) стояли слезы. Заплакать не получалось. Наверное до такой степени был обезвожен организм. Вдруг я услышала на верху какое-то шевеление. За мной пришли! Но нет. Это змей толкал своим извивающимся телом мой рюкзачок. Помоги ему, Господи, помоги!
Получилось! Мой рюкзачок шлепнулся к моим ногам. Дрожащими руками я его раскрыла и первым делом выхватила бутылку с водой. Еле хватило сил открутить тугую пробку. Пузырьки воздуха взметнулись вверх. Я припала к горлышку, глотала, давилась газом, кашляла и снова глотала. Держала яблоко и вспоминала сон. От него не осталось (от яблока) даже семечек. Бутерброды высохли на сухарь. Осталась шоколадка. Это на завтра. А наступит ли оно, «завтра»? Я вспомнила наш ужин в ресторане , в Гантиади. Паша все спрашивал не хочу ли я еще чего -нибудь? Мы пили грузинскую «хванчкару». Мне было весело. А Паша постоянно просил у меня прощения. Я так и не поняла за что.
...Я уже совсем запуталась, сколько прошло дней и ночей. Не могла вспомнить, не могла сосчитать. Мне вспомнился тетин дом на улице Фрунзе, ветлечебница напротив. Под забором убитая горем девочка гладит умирающую собаку. А я была собака бесхозная, издыхала в одиночестве. Ночью пошел дождь. Сначала мелко моросил, потом все сильнее и сильнее. Я промокла до тела. До самых костей. Дрожала, напрягая все тело, не могла расслабиться. Дрожать было больно. Мне кажется, это продолжалось бесконечно долго. Мимо меня по желобкам между камней текли и текли ручейки. На голову я надела рюкзачок, но он тоже быстро промок. Сколько он шел этот тихий, кА шизофрения дождь? День? Два? Ни пить , ни есть не хотелось. На камне росла горка их ягод. Господи! Я поняла. Ты послал мне спасителя. Ты послал его для продления мук, в наказанье за мои грехи. Змеи всегда от дождя прячутся(например Дроздов), а этот исправно исполняет свои обязанности. Теперь, Господи, я уже не прошу о спасении, я прошу скорейшего конца. И еще я поняла — никто меня не спасет, если ты этого не хочешь. Я попробую помочь сама себе. Где же Твой посланник? А он , оказывается все время был при мне, как сиделка.
Я уже глаза редко открывала и каждый раз видела его торчащую голову. Я уже его совсем не боялась. Все чувства притупились и полное равнодушие овладело мной. Вот только холод еще донимал. Я протянула руку, положила на камень перед ним.
— Кусай, — шептала я. — кусая помоги мне...-
Он дотронулся до моей руки, я ощутила гладкий лак его чешуек.
— Не хочешь...-
В голове мутилось. Обрывки каких — то событии наслаивались одно на другое. Что-то нереальное, глупое, никакое... Я приподняла руку и погладила плоскую, чуткую головку единственного живого существа, находившегося возле меня, в мои последние часы. Или минуты?
— Прощай....-
Да, Пашенька, ты был прав. Лидер должен быть один. Живи. Я простила, живи. Я перестала мерзнуть. В одну секунду стало тепло, хорошо. Такая нега разлилась по всему телу. Да будет воля Твоя...
Я бегу, бегу, убегаю от садиковского дворника, задыхаюсь....
Только бы не догнал, только бы не догнал... Я не хочу обратно...
....Я держала в руке три ежевики и плакала. Права пословица — любовь зла...
В голове мысль как молния — он здесь! Я вскочила с койки, заглянула под кровать, в тумбочку, под подушку. Я всхлипывала и все повторяла:
— Покажись, прошу тебя, покажись! —
Опираясь на палочку ( мне дали палочку) я прихромала к батарее и посмотрела за ней. Больше искать было негде. Его здесь нет он навестил меня ночью. Приходил попрощаться. Как же так, я знала, что осенью все пресмыкающиеся прячутся в землю. Почему же он носится по земле? Может тоже изгой? Как и я.
Дома я уговорила, умолила папу поехать в Москву и оформить перевод в наш Ростовский институт. Какая разница, где учить право. Законы они по всей России. И зачем я вообще поперлась в эту Москву. Догадываюсь, каких усилий стоил папе мой перевод, но он все устроил. Сама я в институт появляться не хотела. Теперь я живу дома. Слушаюсь старших, тепло одеваюсь. И не хожу в спортзал, мои ребра еще не срослись как следует. И к большому счастью бабушки, позволила надеть на себя крестик. И все бы хорошо, кроме одной мелочи 6 мне не хотелось жить. Я выпала из жизни, как из бегущего поезда.
Летом папа свозил нас всех к тете Кате. Димка был в Армии. Тетя Катя плакала, показывая фотографии красавца — братика.
Гундосым от слез голосом она вспоминала:
— Думаешь, Таня, я ничего не знаю? Когда Димка отпрашивался купаться на Дон ( это когда маленький был), я всегда ему приказывала из «лягушатника» не выходить. А он туда и не заходил. Он убегал на шлюзы и нырял там с такой высоты...
— Я этого не знала, тетя Катя, честно, не знала. —
— А еще — продолжала тетя. — в кино я его не отпускала на дневной сеанс, так он вместо кино в спортшколу на борьбу ходил. Теперь у него черный пояс по карате. —
Да-а-а.. Вот тебе и Димочка.
А я болталась рядом с «лягушатником» и была горда, что не в нем.
Не получается у меня правильно оценить человека. Диму я не дооценила, Пашу переоценила.
Из Москвы приехала Лера, пришла ко мне в гости.. Сколько радости, сколько воспоминаний. Она безумолку тараторила, выкладывая новости.
— А того человека не нашли, что Лильку сбил? — спросила я.
— Нет! Машину нашли, в угоне оказалась, хозяин заяву написал в милицию. А женщину, что аварию сделала, не нашли?
— женщину?-
— Очевидцы говорят — за рулем женщина была.-
— А как там Паша? Властвует?
— Лера заморгала своими большими всегда удивленными глазами.
— Ты чего Тань, ничего не знаешь? —
— Нет, а что? — насторожилась я.
— Той осенью — начала рассказ Лера — когда он вернулся с моря один, сказал, что ты на него психанула и уехала. Но когда ты пропустила неделю занятий, я подумала, что ты заболела и позвонила к вам домой. Родители переполошились, маме твоей неотложку вызывали. Бабушка сразу слегла. Твой папик всю милицию, весь институт на ноги поднял. Павел повторял. Что ты уехала домой одна. Заработала поисковая служба. Ты как в воду канула. Они там все турбазы перетрясли. А потом вам домой позвонили из Адлера, из больницы. Ты была в крайне тяжелом состоянии. Еле тебя из комы вывели. Павел сам не свой был, во всем винил себя, почернел весь. Ничего не ел, «пары» пропускал. Любил он тебя очень. А потом , твой папик, за документами приехал. Нам всем так тебя не хватает. Не жалеешь, что перевелась?-
— Не жалею, рассказывай дальше. —
А дальше, на твое место Андрея приняли. Т-а-акой кла-а-сный.... — Лера закатила выпуклые глаза, показывая этим свое восхищение Андреем. Итак, они с Павлом подружились — не разлей вода. Слушай, Таня! Я же могу вас познакомить .Мы вместе приехали. У него здесь дело какое — то. Он в гостинице живет.
Андрей был старше меня на четыре года, успел отслужить в Армии. Полная противоположность Павла. Уж его — то за девочку, наверное, никогда не принимали. Он улыбнулся мне как старой знакомой. ( с чего бы это?). Мне не терпелось услышать продолжение рассказа.
— Андрей, идем ко мне в гости. У бабушки сегодня пироги. Лер? Лера сразу отказалась. Зато Андрей сразу согласился.
Мама встретила его радушно. Он галантно поцеловал ручки : ей и бабушке. У меня создалось впечатление, что они знакомые.
— Таня, веди гостя в свою комнату, там вам никто не помешает беседовать. А я сейчас пироги принесу. И молоко у меня есть квашеное.
— Я родился и вырос в Адлере. — начал свой рассказ Андрей. — прошел окресные леса и горы, каждую тропинку знаю. В этот день мы, «три товарища», отмечали день рождения Валеры. Взяли выпить и закусить и пошли в сосновый лес недалеко от Гантиади. Валера родился в Гантиади. Кстати, Гантиади , в переводе — Страна Заходящего Солнца. Красивое название, да?
Я согласно кивнула.
Традиция у нас такая — отмечать дни рождения в этом лесу. Этот лес был местом нашего знакомства и начала крепкой дружбы.
Перед этим дождь шел целых два дня, а в тот день светило солнце и было тепло. Только земля была влажной. Мы спустились к самой расщелине. Это место было нами давно выбрано. Я смотрю — на высоком остром камне фуражка висит белая.
— Постой, постой! Это не может быть! Она у меня в ногах валялась. Там, в пропасти. —
— Висела, она, Таня.-
— Не ошибаешься? —
— Она ви-се-ла. Иначе, как бы я тебя нашел? Сначала я подумал. Что ребята загулялись и забыли. А вдруг кто — то угодил в расцелину? Тогда хана ему. Оттуда без помощи не выбраться. Заглянул. Лежит пацан. В джинсах, в свитере. И вроде не живой уже.
Звонить, вызывать милицию, так телефон не возьмет из низины. Решили действовать сами. У Валеры скатерть была льняная большая, как простыня. Мы сняли с себя одежду до самых трусов. Све связали — получилась веревка. Спустили меня и скатерть сбросили. На запястье мне пульс нащупать не удалось. Только на шее прослушивались редкие. Слабые толчки.. Замотал я пацана. Как кокон в скатерть и привязал веревкой. Ребята поднимали осторожно. А я на вытянутых руках держал. Пока рук хватало. Прямо в скатерти мы и донесли тебя по очереди до шоссе. В Гантиади тебе кислород подключили и капельницу. Потом с мигалкой понеслись в Адлер.
При тебе не было никаких документов. И мы не знали6 кто ты и откуда. Моя зрительная память услужливо мне подсказала, что в расщелине был рюкзачок. Может в нем что — нибудь есть? Я пошел один. Снаряжение у меня есть. В рюкзаке, в кармашке лежал папорт. Порядком подмокший. Только открыв его, я узнал. Что это была девчонка. И еще было два билета Аэрофлота"Москва — Адлер«. Я поехал в Адлер, нашел больницу, в которую тебя положили и отдал рюкзак с паспортом. Еле выпросил одну минутку на свидание с тобой. Женихом назвался. Ты лежала опутанная проводами. В носу трубки, в венах иголки. Серая и тощая как шпрота. И меня быстренько выставили.
А билета- то было два. И мне до зубной боли захотелось узнать кто он, этот второй.. Наверное во мне уже тогда жил адвокат. Я полетел в Москву. Билет был зарегистрирован на имя Прохорова Павла Ивановича. Вычислить, что он твой однокурсник. Труда не составляло. С большими потугами и всякими способами мне удалось перевестись с заочного на дневное. Дружбу предложил сам Павел. Бок о бок мы прожили до весны. Однажды он предложил отдохнуть на турбазе., развеяться от занятий, подышать хоть одни сутки не выхлопными газами.
Я знал, что такое предложение может поступить рано или поздно. Он даже лета не дождался. Наверное , у него лопалось терпение. Я мешал ему. Мешал быть единственным. Случай с тобой ему удался. Хоть ты осталась жива, он вышел сухим из воды. Он решил проделать со мной нечто подобное. — С тобой, хоть на край света, — ответил я на его предложение. Вечером мы были в Адлере. Ко мне идти он отказался. Понятно, светиться не хотел. Ужинали мы в уютном кафе, где подавали форель и знаменитое вино «хванчкара». Павел был щедр, не позволял мне платить. Мы болтали об институте, о девчонках из «Фабрики звезд», обсуждали завтрашний поход. Павел был каким — то отсутствующим, его не интересовала учеба и будущие звезды из «фабрики».
— А он у тебя случайно не просил прощения?
— Просил. Я ему сказал, что ты не на смертном одре. Да и я пока тоже. Мы, как и условились, встретились на рынке в Гантиади. Выпили кофе в маленькой кофейне. Ты была там?
— Да. Там кофе по — турецки варят, в медных турках на раскаленных камнях. Такой кофе я нигде не пила.
— Надеюсь, Таня, мы с тобой выпьем когда — нибудь по чашечке?.
— Я тоже надеюсь. Рассказывай дальше.
— Мы спускались по склону, поросшему сосновым лесом.
— А скользко было?
— Нет. Там осенью скользко, иголок много под ногами. Мы уже почти подходили к расщелине, когда он предложил:
— Давай сумки бросим под этой сосной и пройдемся налегке.
Не хочет повторить прокол, который получился с тобой. У тебя остался рюкзачок и в нем паспорт. А этого допускать было нельзя. Только напрасно он думал, что без документов человек не будет опознан.
— Зачем бросать? Не тяжело же. Да и место мне это нравится.
— Тогда давай просто посидим.
— Давай, согласился я.
Я незаметно следил за каждым его движением. Он сел чкть — чуть позади меня. Это было опасно. Он боксер — я тоже. В «бою» мы равны, но сейчас преимущество было у Павла.
— Андрей, как ты думаешь, лидер должен быть один?
— Безусловно, — ответил я. — Но он должен уметь уступить место более сильному. Тогда зауважают, и еще подумают, кто есть кто.
Мы сидим и думаем каждый о своем.
— Таню, помнишь? — нанес я ему первый удар?
— Какую? Тихонову? Помню.как же. Любила меня. Честная, наивная дура. И почему таких любят? Ее весь институт любил. Всю малину мне испортила. Сама виновата. А вот Лилю мне жаль. И что за глупая привычка у девушек одеждой меняться? Я ведь тогда у общежития Таню ждал. В парике и в угнанной машине...
— Лильку, он?
— Не плач, Таня. Не плачь, прошу тебя.
Андрей вытирал ладонями слезы с моих щек.
— Все позади, успокойся.
??????7 — Как я могу успокоиться? Если я простила Павла, умер в той ...... пропасти, то Лильку я ему не прощу! Он должен быть наказан.
— Он наказан.
— Как? Уже?
— Я слушал Павла, стараясь скрыть, что все сказанное им мне давно известно. Но призвать его к ответу ( мне не хватало доказательств) я не мог. Теперь я это сделаю. Остается пустяк — остаться в живых. Мы смотрели на молодую весеннюю траву и одновременно увидели змею. Большая, сильная, она ползла прямо на нас.
— Нешевелись, — сказал Павел. Они не слышат, но реакция у них моментальная.
— Я знаю. —Почему — то все — таки шепотом сказал я.
Мы, не дыша, как завороженные, смотрели на приближающуюся змею. Бежать было поздно. Да и бесполезно. Да и нельзя!
— Мимо проползет, — почти не разжимая губ, прошептал побледневший Павел. Я тоже испугался. Зрелище было не из приятных.
Я слушала, затаив дыхание, сцепив пальцы.
— Мне показалось, что змея ползет целенаправленно на Павла, хотя я сидел немного впереди. На мгновение мне показалось, что они смотрят в глаза друг — другу. Павел с ужасом, а она со злостью. Потом случилось то, чего мы совсем не ожидали. Змея приподняла голову выдохнула характерное «пха — а —сс», как будто на раскаленную сковороду попала капля холодной воды . Что это было? Вызов? Угроза? Она прибавила скорости и молниеносно, минуя меня, скользнула Павлу на грудь. Потом переползла через его плечо и исчезла в траве. Я смотрел в побелевшие от страха глаза Павла.
— Укусила! Андрей, посмотри, она укусила!
На его шее, там , где обычно проверяют пульс, виднелись две маленькие точки, затянутые чем — то белым, похожим на сгущенку.. Я все понял. Павел понял это секундой раньше.
— Помоги, мне , Андрей, друг, спаси, меня!
Я вытащил из кармана носовой платок, протер место укуса, выдавил, сколько мог «сгущенки» из ранок. Потом припал ртом к ним и сосал изо всех сил и выплевывал. И выбрала же место , сволочь! Жгут наложить нельзя. Рану разрезать нельзя. Укус прямо на артерии. А змея была ядовитая. Это точно . Профессор Дроздов рассказывал по телеку своим ласковым доверительным голосом, как ядовитая змея закупоривает ранки после укуса чтобы яд не вышел.
— Идти, сможешь?
Павел послушно поднялся и пошел в гору. Через несколько шагов ноги его перестали слушаться. Тогда я его потащил. И на плече, и на спине и просто под мышки, волоком по траве. Когда — то этой самой дорогой я нес тебя. Но ты была легкая, и нас было трое. Я видел, Павлу становилось все хуже.
— Подожди.... — тихо сказал он. — Я ждать не мог, дорога была каждая минута.
— Я сказать хочу....
— Потом скажешь. Скоро шоссе, там и поговорим. Этой дорогой я Таню нес, успел же...
— Таню спас ты?! — тихо и оттого более драматично прозвучал вопрос — Ты все знал?
Я вытащил Павла прямо на середину дороги и стал расставив руки в сторону, рискуя быть сбитым, в прямом смысле слова «ловить» машину. Грузовик остановился прямо у моего лица. Разъяренный водитель стал вспоминать «мою мать», но потом понял ситуацию, выскочил из машины и помог поднять Павла в кабину. И мы понеслись, беспрестанно сигналя, обгоняя транспорт где можно, а где и нельзя.
— Андрей, — я едва понимал его. Речь стала глухой и невнятной. — Андрей, найди ее и скажи, я любил ее.
Это было наваждение, мое желание избавиться от нее было наваждением....
— Хорошо, я скажу.
— Андрей, я ведь и тебя хотел...
— Молчи, я все знаю...
— Такого друга у меня еще не было. И уже не будет. Жаль... Не хочу умирать...
Я решила задать самый важный вопрос.
— Зачем ты так с Таней и со мной?.
— Наваждение. Я не мог допустить, чтобы кто — то стоял на моем пути....
Он болен, подумал я. У него явно мания величия.
— Найди ее. Она хорошая...
Это были его последние слова.
До «скорой» он не дотянул. Да и не помогла бы ему «скорая». Он умер у меня на руках.
Андрей на меня не смотрел. Он сидел, опустив голову, прикрыв глаза рукой.
— Я тоже к нему прикипел. Хотел помочь. Теперь опять на заочное уйду. И вернусь на работу.
— Ты опер?
— Да.
...Скоро мы закончим учебу, разлетимся по стране: юристы, адвокаты, судьи. Первый пример преступления и наказания у меня есть.
Мы сидим с Андреем в маленькой кофейне, пьем кофе, сваренный на камнях. О том, что со мной было в расщелине, я никогда никому не рассказывала. Не поверят, сочтут сумасшедшей. Мне и самой порой кажется, что это был сон. Но подтверждение тому лежит в бумажном конверте, в ящике моего стола. Высохшая веточка с тремя почти осыпавшимися ягодками.
— О чем задумалась? О Паше?
— Да, и о Паше тоже. Нельзя так просто и так быстро забыть свою первую любовь. Иногда любовь ходит коварными тропами.
— Таня, а какими тропами шла наша любовь, как ты думаешь?
— Думаю тропой испытаний.
Я снова замолчала, задумалась.
— и о чем же на этот раз твои мысли?
— Ни о чем, а о ком. О братике Димочке. Том самом, который вовремя ложился «бай — бай», читал полезные книжечки, не играл с нами в войну, никогда не запачкал ботиночек...
Так вот — он стал подводником! Хороший мальчик.
2004г.
|
|
Скандальные происшествия, значимые события, исторические сведения о городе, местах славы предков и их подвигах. Присылайте все, что должна знать общественность.
|
